ВРЕМЯ. ЧАСТЬ ВТОРАЯ

О связи геологических и палеонтологических наблюдений Леонардо с его гидротехническими изысканиями свидетельствует, однако, не только тесное соседство заметок по тем и другим вопросам в кодексе Лестера. Мысли о прошлом Земли рождались у Леонардо именно в тех самых местностях, которые упоминались и в его гидротехнических проектах: Гонфолпна. Прато, Пистойя. Участок реки Арно между Флоренцией и Эмполи — местность, где Леонардо бродил неоднократно, размышляя и над вопросами гидротехники, и над вопросами геологии. Именно здесь находится “гора волка” — Монтелупо, — название которой произошло от рыцарского замка, построенного в 1203 г. Замок был как бы волк — lupo,— готовый сожрать “козу” — Капрайю. селение, находящееся на противоположном берегу Арпо. Недалеко отсюда и Гонфолина с размытым ущельем. Природа этих мест нашла разнообразное отражение в графике и живописи Леонардо.

На двух страницах кодекса Лестера (Leic., 8 об. и 9, стр. 412—415) Леонардо три раза упоминает Гонфолину, или, как он писал, “Голъфолину”, полагая, что некогда скала образовала запруду реке Арно, которая лишь позднее пробила себе дорогу к морю, доходившему до этих мест. О границах древнего моря свидетельствуют, по Леонардо, остатки раковин: ведь их всегда много там, где “реки изливаются в море”.

С эпическим спокойствием уверенного в себе повествователя Леонардо рисовал картину геологического прошлого этих местностей, как если бы она находилась перед его глазами: он видел большие озера на месте Прато, Пистойи, Серравалле, Ареццо, Джпроне, Перуджии и родной Флоренции.

“Там, где долины не получали соленых вод моря, там и раковины никогда не видны, как это ясно можно наблюдать в большой долине Арно выше Гольфолины — скалы, в древности соединенной с Монте-Альбапо в форме высочайшего вала, который держал запруженной эту реку, так что, прежде чем излиться ей в море, находившееся внизу у подножия этой скалы, она образовала два больших озера. Первое из них было там, где ныне мы видим цветущий город Флоренцию с Прато и Пистойею. От этого вала дальше тянулся Монте-Альбано до того места, где ныне расположена Серравалле. От Валь д´Арно вверх до Ареццо образовалось второе озеро, изливавшее в первое названное свои воды н заканчивавшееся примерно там, где мы видим ныне Джиропе. Оно занимало всю названную долину Арно вверх, на протяжении 40 миль длины... Озеро это соединялось с озером Перуджии” (Leic., 9, стр. 413).

И рядом Леонардо излагал свои наблюдения, приведшие его к мысли, что море не простиралось в былые времена по течению Арно выше Гонфолины. Долина Арно полна в этих местах наносной земли. Эту землю “можно еще видеть у подножия Прато Маньо, лежащую толстым слоем”, и в ней “видны глубокие лощины рек, которые протекали здесь и которые спускаются с большой горы Прато Маньо”. “И в этих лощинах следа не видно раковин или морской земли”.

Далеко не всегда, разумеется, можно по записям Леонардо с такой же точностью определить район его геологических наблюдений. Стремясь идти от единичного к общему. выделить в конкретном общую ragione, общий закон, Леонардо подчас затушевывал и вуалировал исходное наблюдение. Очень показателен отрывок в кодексе Лестера (Leic., 6 об., стр. 436). Он начинается с обобщенного заявления: “Река, что выходит с гор”, но сначала было написано: “Река Винчи”.

Нельзя не вспомнить ту горную реку, которая служит фоном “Джоконды”. Написанная настолько точно и правдиво, что могла бы служить иллюстрацией к геологическим текстам Леонардо, она вместе с тем погружена в те мертвенно-холодные, зеленовато-синие сумерки, которые никак не удается локализировать во времени, которые в своей неуловимости спорят с загадочной улыбкой самой Джоконды. Это — горная речка “вообще”, далекого геологического прошлого, без людей, без точной локализации в пространстве и времени, без сегодня и завтра.

Леонардо был не первый, кто размышлял над ископаемыми раковинами. Их наблюдал уже Геродот, высказывая предположение, что часть Египта, заключенная между горными хребтами, вверх по Нилу от Мемфиса, когда-то была морским заливом, который с течением времени оказался заполненным речными наносами (II, 10 — 11). Геродот указывал при этом, что Египет выступает в море дальше, чем смежная с ним страна, что “на горах лежат раковины”, что “почва покрывается солью, выходящею из земли и разъедающею даже пирамиды”, что, наконец, почва в Египте отличается от почвы соседних стран — в Египте она черноземная, рыхлая и состоит из ила и наносов, в Ливии она красноватая и песчаная, а в Аравии и Сирии глинистая и каменистая (II, 12).

По словам Страбона (I, 3, 4), Эратосфен ставил вопрос, почему в двух и трех тысячах стадий (примерно 300—450 км) от моря внутри материка часто и в большом количестве встречаются раковины, а также озера с морской водой, как например в окрестностях храма Аммона и па пути, ведущем к нему, на протяжении 3000 стадий. Отвечая на этот вопрос, Эратосфен приводил мнения Ксанфа лидийского и Стратона. Ксанф утверждал, что “во времена Артаксеркса была сильная засуха, так что высохли реки, озера и колодцы”; что “он сам нередко видел вдали от моря камни, имевшие форму раковин”, что он находил озера с морскою водою в Армении, Мидии и нижней Фригии, отчего и был убежден, что “некогда равнины эти были морем”. Стратон допускал и другую причину отхода моря, а именно: храм Аммона стоит теперь на материке вследствие того, что часть морских вод стекла в океан и уровень моря понизился. По словам того же Стратона, “Египет в древности омывался морем до болот, лежащих в окрестностях Пелузия, подле горы Касия и Сирбояидского озера”, потому что при рытье соляных колодцев находят раковины, и это свидетельствует, что некогда страна была покрыта морем.

Нет надобности вдаваться в подробное рассмотрение причин, производящих перемещения суши и моря по воззрениям только что упомянутых античных авторов. Достаточно указать, что Леонардо имел в этом вопросе далеких предшественников, и если мог не знать текста Геродота, то вполне мог знать рассуждения Ксанфа, Стратопа и Эратосфена, приведенные у Страбона.

Бесспорно были известны Леонардо стихи Овидия в которых Пифагор повествует о переменах земного лика:

Зрел я: что было землей крепчайшею некогда, стало

Морем, — и зрел я из вод океана возникшие земли.

От берегов далеко залегают ракушки морские;

И на вершине горы обнаружен древнейший был якорь,

Бывшее поле поток, спадая стремительно, долом

Сделал; а — смотришь гора обратилась от паводка в море.

Упоминание о “древнейшем якоре”, который был обнаружен на вершине горы, очень характерно для овидиевых представлений о временах и сроках геологических изменений: в самые отдаленные времена жили люди, разница между геологическими и историческими эпохами стирается. В этом отношении с Овидием перекликается дневниковая запись Леонардо, вплетенная в рассуждение об окаменелостях. Леонардо говорит об остатках “огромнейшего корабля”, найденных при рытье колодца.

“В Ломбардской Капдип, около Алессандрии делла Палья, при рытье для мессера Гуальтьери ди Кандиа колодца был найден нос огромнейшего корабля, под землей, на глубине приблизительно локтей в десять. И так как дерево было черное и прекрасное, мессеру Гуальтьери было угодно расширить устье колодца так, чтобы очертания корабля открылись” (Leic., 9 об., стр. 418).

Геологические и палеонтологические идеи, сходные с теми, которые высказал Леонардо да Винчи, долгое время не получали широкого распространения. В XVI в. можно назвать Джироламо Фракасторо, Дтаррдано Бруно, Бернара Палисси, мысли которых в тех или иных отношениях созвучны воззрениям Леонардо. Однако в XVII в. мысли эти уже были основательно забыты. Насколько далеко вперед ушли мысли Леонардо по сравнению с эпохой, станет вполне ясным, если вспомнить, что еще в XVII в. окаменелости нередко рассматривались как “игра творяхцей природы” или результат астрологического влияния звезд. Мессппскому художнику и ученому Аугусто Шилла (1629—1700) пришлось еще всерьез опровергать эту теорию в книге “La vana speculazione disingannata dal senso” (“Пустое умозрение, опровергаемое чувствами”, Неаполь, 1670). Еще в XVIII в. издавались объемистые книги, толковавшие палеонтологические остатки морских животных как свидетельства о всемирном потопе . Даже такой критический ум, как Вольтер, считал “сумасшествием” видеть в окаменелостях указание на отдаленные периоды в истории Земли. На полях “Естественной истории” Бюффона он сделал в 70-х годах XVIII в. ироническую заметку: “Листья индейских деревьев в Сен-Шомоне и в Германии. А почему не с луны? В сумасшедший дом, в сумасшедший дом!”.

Наблюдая размывы речных берегов, Леонардо пришел к мыслям о роли воды как основного геологического фактора, видоизменяющего лик Земли. По определению Леонардо, вода — “возница природы” (il vetturale delta natura, К, 2, стр. 433). Своим происхождением горы, по взгляду Леонардо, обязаны воде. Центральная и Северная Италия, Франция — местности, где особенно наглядно выступает действие воды как фактора, изменяющего рельеф страны. Эти явления Леонардо и наблюдал особенно внимательно.

Если бы Леонардо лучше знал Южную Италию, то он, быть может, в большей мере исследовал бы и деятельность вулканических сил, о которых в его записях встречаются лишь отрывочные строки — чаще всего в картинных, эмоционально-взвинченных описаниях, обрывающихся и не заканчивающихся; так, например, он говорил о Стромболи и Монджибелло (Этне), где “серные огни заточенные, силою прорываясь и разверзая огромную гору, мечут в воздух камни, землю вместе с извергаемым и изрыгаемым пламенем” (В. М., 155, стр. 407).

Соотечественник Леонардо, Леон-Баттиста Альберти, очень выразительно писал о размыве гор: “От постоянных и повторных ливней даже горы размываются, стачиваются и соответственно уменьшаются: это явствует из того, что стоящие в горах башни с каждым днем видимы лучше, тогда как раньше они не были видны из-за загораживавших гор. Монте Морелло, гора, расположенная выше Флоренции, во времена наших отцов была густо покрыта елями, а теперь стоит голая и дикая, по-видимому, размытая дождями”.

В своих рассуждениях Леонардо исходил из собственных наблюдений и опирался на них. Но как обстояло дело там, где мысль его обращалась к более широким вопросам, разрешение которых путем прямых наблюдений было для него невозможно? Ведь Леонардо интересовался бассейном Средиземного моря в целом, приливами и отливами в различных его частях, геологическим прошлым Египта и многими другими вещами. Расспросы, книги, моделирование, рассуждения по аналогии неизбежно вступали здесь в свои права.

Путь аналогии был старым методом, освященным традицией. Еще Геродот (II, 10) прибегал к нему, когда писал, что часть Египта была некогда морским заливом — “подобно тому, как окрестности Трои, Тевфрания, Ефес и равнина Меандра, если позволительно малое сопоставлять с большим”. Геродот ссылался на Ахелой, который “протекает через Акарнанию и изливается в море”, — он “превратил в часть материка уже половину Эхинадских островов”. Не иначе поступал Леонардо. В беглой заметке он писал о том, “как река По в короткое время превращает в сушу Адриатическое море, так же, как она превратила в сушу значительную часть Ломбардии” (Leic., 27 об., стр. 465).

И на другой странице того Же кодекса Леонардо писал о Ниле, который он не видел, сравнивая его с той же рекою По, которую он видел: “Постоянно движутся морские берега по направлению к середине моря и гонят его с первоначального места. Самая низкая часть Средиземного моря сохранится в качестве русла и течения Нила, величайшей реки, впадающей в это море. И с ним сольются все реки в виде притоков, раньше изливавшие свои воды в это море, как это видно на примере По с его притоками, которые раньше впадали в море, заключенное между Апеннинами и Германскими Альпами и соединенное с Адриатическим морем” (Leic., 10, стр. 431).

Поистине поразительны смелые и свободные переходы от Италии к северной Африке и Мемфису и обратно к Италии в той грандиозной картине далекого геологического прошлого, которую Леонардо дал в скупых, эпически строгих выражениях:

“В Средиземном заливе, куда как в море стекала основная масса воды из Африки, Азии и Европы, притекавшие к нем воды доходили до склонов гор, его окружавших и создававших ему преграду. Вершины Апеннин стояли в этом море в виде островов, окруженных соленой водой; и Африка вглубь от гор Атласа не обращала еще к небу открытой земли своих больших равнин, миль 3000 в длину; и Мемфис стоял на берегу этого моря. И над равнинами Италии, где ныне летают стаями птицы, рыскали рыбы большими стадами” (Leic., 10 об., стр.464).

Вершины Апеннин—Африка—горы Атласа—Мемфис—и опять равнины Италии. Мысленный взор Леонардо как бы парил над всей огромной поверхностью Средиземного моря и его берегов.