Все эксперименты Леонардо привели только к такого рода част­ным результатам, ибо в его рукописях мы имеем лишь конкретные случаи. Когда Леонардо доходит до границы чувственного восприя­тия, т. е. до того пункта, где он должен был бы перенести отноше­ния между наблюдаемыми явлениями механики, в мир теории и мате­матической абстракции, чтобы выяснить закономерности их, он, обогащенный опытом и разрозненными сведениями, но не научным познанием, возвращается вспять по тому же самому пути. Мысль Леонардо, правильно наблюдающая и охватывающая в мире яв­лений столь многое и разнообразное, неспособна к обобщению, к синтезу и, вообще, к абстрактному мышлению. Направление ее указывается ей его концепцией искусства и науки как средства по­знания, цель его исследования диктуется практикой, а метод опреде­ляется его научным воспитанием. Благодаря всему этому он посто­янно колеблется между практикой и теорией, а затем между двумя мировоззрениями, традиционным и новым, между различными шко­лами, направлениями и методами. Задуманный им труд по статике уподобился бы благодаря постоянной смене отдельных исследо­ваний и отдельных теорий его трактату о живописи, в котором нет какой-нибудь окончательной точки зрения, но который по рас­положению материала приближается к замыслу Леонардо. Это — метод, которому следовали при составлении своих трудов по жи­вописи и технике теоретики кватроченто, начиная с Альберта. Но его практическая и научная ценность очень условна или даже, вообще, сомнительна. Изложение сперва полученных научным ис­следованием принципов механики, гидравлики, оптики и т. д., а затем переход к применению их на практике представляет собой хотя и встречающийся в {педагогике, но ошибочный, вообще говоря, метод, подобно тому как ошибочно и бесплодно желать исполь­зовать для науки явления, наблюдаемые в сложных, а не созна­тельно изолированных процессах. Такой труд, как леонардовский „Trattato della Pittura", который начинается с широких фило­софских и физических рассуждений и заканчивается узко практи­ческими правилами, можно было бы уподобить составленной в наше время книге, в которой, скажем, указания для изготовления элек­трических звонков начинались бы с изложения теории электричества и магнетизма. Столь же нелепой показалась бы нам грамматика, которая предпослала бы фонетике физиологию речи, а морфоло­гия языка — философско-лингвистические размышления. Ясно, что талантливый ученик, идя таким путем, обратит внимание на ряд проблем, которые в противном случае ускользнули бы от него, однако, вообще говоря, подобный метод нелеп как с педагогической, так и с научной и практической точек зрения. Но Леонардо, ко­торый намеревался довести до крайних следствий принятый его предшественниками метод изучения и обучения, был по этому вопросу другого взгляда, потому что практика означала для него, прежде всего, раскрытие всех тайн природы и потому, что он рас­считывал найти в ней средство сравнения с теорией, а также критерий научной истины. В этом взгляде его поддерживало то обстоятельство, что подобный метод, примененный в надлежащих границах, оказал уже хорошие услуги искусству и технике и не­посредственно связал науку с жизнью и действительностью. Но его собственные исследования по оптике и механике выходят далеко за границы художественных и технических запросов, не будучи в то же время достаточными для науки. Его теории света и цветов не принесли особенной пользы его картинам, его архитектурные и технические сооружения ничего не выиграли от его исследований по механике. Сознательное и преднамеренное обособление Лео­нардо от современной ему действительности и науки имело своим результатом то, что он со своей дилетантской подготовкой и со своим скептицизмом принимался за исследование отдельных яв­лений, поскольку они встречались в его деятельности как худож­ника и техника. В выборе их он был счастлив, его частные иссле­дования были во многих важных случаях очень продуктивны, но все его попытки научно систематизировать и использовать резуль­таты их потерпели неудачу из-за особенностей его метода иссле­дования и мышления, обусловленного его скептицизмом и фана­тическим преклонением перед эмпирией [Об агностицизме Леонардо см. Цитируемую статью Бенедетто Кроче, Leonardo filosofo, в L.d.V. Conferenze fiorentine, стр. 227 (с библиографией)]. Этот метод является как следствием его природных дарований, так и плодом его воспитания и превращения из самоучки в исследователя. Недостаточная под­готовка Леонардо, его несистематическое научное образование лишили его возможности разобраться в многообразии наблюдаемых явлений. Результатом этого является то, что он с одинаковым усердием излагает и связывает между собой существенное и не­существенное, важное и неважное, и что поэтому он обречен на вечно сомнительные, вечно производимые ощупью опыты. Труд Гиберти, несмотря на его гораздо меньшие притязания, страдал тем же самым коренным недостатком, ибо исследования обоих художников опирались на одну и ту же ненадежную основу. У Лео­нардо к этому присоединялось еще другое обстоятельство. Его отвращение ко всякого рода силлогизмам, к абстрактным пред­посылкам и гипотезам влекло за собой либо упорное избегание дедуктивного метода и страх перед индукциями, либо же внезапную остановку и беспомощность его мысли перед конкретными резуль­татами его опытов и выкладок. Фантастически-смутное представле­ние о мировом порядке и о закономерности процессов природы не дает ему возможности индуктивно достигнуть и формулировать общие положения путем сравнения результатов частных исследований.