Однако, если проводить, как это делают обыкновенно, слишком строгое разделение в этом смысле, то существует опасность неправильно понять сущность, значение и своеобразие его искусства и исследовательской деятельности. Такое разделение, прежде всего, противоречит намерениям самого мастера, как мы узнаем их из его собственных слов и из его деятельности в качестве художника и исследователя, действительно, для него практика и наука неразрывны. „Кто любит практику без науки, тот уподобляется моряку» который садится на судно без руля и компаса и никогда не знает, куда он попадет". С другой стороны, науки без практической пользы нежизнеспособны и „умирают так же быстро, как живут" [Рукопись R. Fol. 8 г. См. SоImi, L. d. V. Frammenti tetterari e filosofici, Firenze 1908, стр. 65 (вместо труднодоступного издания рукописей Леонардо, сделанного Равессоном-Молльеном, мы будем цитировать, когда речь будет идти о подобных афоризмах, вышеназванные сборники Сольми и Рихтера)]. Но, под практикой Леонардо понимает, прежде всего, только деятельность техника и художника. В еще более узком смысле слова она означает у него духовную и физическую одновременно деятельность, доставляющую художнику материал для его полного фантазии творчества и в то же время для закономерной обработки его. Если границами первой является пережитая действительность, то вторая вытекает из знакомства с закономерной действительностью и, прежде всего, из знакомства с математикой и естественными науками. Следствием этого является то, что живопись для Леонардо представляет не только „передачу видимых творений природы", но также „остроумную выдумку, чтобы с философским и острым взором наблюдать все такие явления, как воздух, ландшафт, растения, животные, травы и цветы, окруженные светом и тенью" [Solmi, Frammenti, стр. 277. См. также «Книгу о живописи» Леонардо, изданную Э. Людвигом (Quellenschriften fur Kunstg-eschichte), Вена 1882, т. I, стр. 16]. Это соединение в живописи фантазии с вычислениями и доставляемая ею благодаря ее действию на чувство и дух уверенность побуждают его высказать убеждение в превосходстве живо­писи над философией как средства познания. Действительно, если первая, как он выражается, „простирается на поверхность, краски и форму каждого созданного природой предмета, то философия проникает внутрь последнего и рассматривает сущность его, но она не в состоянии достигнуть той истины, которую может познать живописец, когда он воспринимает первую очевидную истину ве­щей глазом, который менее заблуждается [Там же. В первой части „Книги о живописи" мысль эта развивается подробнее]. Следствием этого убеж­дения является то, что он видит в оптике самую важную из физико-математических наук. Как перспектива она является руководитель­ницей живописи, и в ее области „световой луч обрабатывается средствами доказательства, так что в оптике можно видеть славу не только математики, но и физики, ибо она украшена цветами как первой, так и второй" [Cod. Atl. foL 207 r. (Sol mi, Frammenti, crp. 91). Эго изречение дословно пере­ведено из введения к «Prospectiva comunis» Пекгама. Отсюда вытекает то важное следствие, что Леонардо, с одной стороны, понимает под cловом «Prospettiva", как уже Данте в Convivio (II кн., 3 гл.), оптику вообще, а с другой - живописную перспективу, как его предшественники, несмотря на то, что Сольми уже указал на названное место Пекгама (Fonti, стр. 225), исследователи Леонардо не обратили должного внимания на двоякий смысл рассматриваемого слова, следствием чего было множество недоразумений]. Аналогичным образом техника есть для него „рай математических наук, ибо здесь созревает плод математики" [Sоlmi, Frammenti, стр. 86].