ДЕВЯТАЯ КHИГА. ДВОЙHИКИ. IX

На следующее утро собирался Леонардо в монастырь делле Грацие для работы над ликом Господним.
Механик Астро ждал на крыльце с тетрадями, кистями и ящиками красок. Выйдя на двор, художник увидел конюха Настаджо, который, стоя под навесом, усердно чистил скребницей серую в яблоках кобылу.
- Что Джаннино? - спросил Леонардо.
Джаннино было имя одной из его любимых лошадей.
- Ничего, - небрежно ответил конюх. - Пегий хромает.
- Пегий! - с досадой произнес Леонардо. - Давно?
- Четвертый день.
Не глядя на хозяина, молча и сердито продолжал Настаджо тереть зад лошади с такой силой, что она переминалась с ноги на ногу.
Леонардо пожелал видеть пегого. Настаджо повел его в конюшню.
Когда Джованни Бельтраффио вышел на двор, чтобы умыться свежей водой из колодца, он услыхал пронзительный, визгливый, точно женский, голос, каким Леонардо кричал в тех припадках мгновенного, сильного, но никому не страшного гнева, которые иногда бывали у него.
- Кто, кто, говори, болван, пьяная твоя рожа, кто просил тебя лошадей лечить у коновала?
- Помилуйте, мессере, разве можно больной лошади не лечить?
- Лечить! Ты думаешь, ослиная твоя голова, этим вонючим снадобьем?..
- Не снадобьем, а слово есть такое - заговор. Вы этого дела не разумеете - оттого и сердитесь...
- Убирайся ты к черту со своими заговорами! Ну куда ему, неучу, живодеру, лечить, когда он о строении тела, об анатомии не слыхивал?
Настаджо поднял свои заплывшие ленивые глаза, посмотрел исподлобья на хозяина и молвит с видом бесконечного презрения:
- Анатомия!
- Негодяй!.. Вон, вон из дому моего!..
Конюх и бровью не повел: по давнему опыту знал он, что, когда вспышка минутного гнева пройдет, хозяин будет заискивать в нем, только бы он остался, ибо ценил в нем великого знатока и любителя лошадей.
- Я и то хотел просить расчета, - проговорил Настаджо. - Три месяца жалованья за вашею милостью. А что касается сена, вины моей нет. Марко на овес денег не выдает.
- Это еще что такое? Как он смеет не давать, когда я велел?
Конюх пожал плечами, отвернулся, показывая, что не желает более разговаривать, деловито крякнул и снова принялся чистить лошадь, с таким видом, как будто хотел выместить на ней свою злобу.
Джованни слушал, с любопытно-веселой улыбкой, вытирая полотенцем лицо, красное от холодной воды.
- Ну что же, мастер? Пойдем, что ли? - спросил Астро, которому надоело ждать.
- Погоди, - молвил Леонардо, - я должен спросить Марко об овсе. Правду ли говорит этот мошенник?..
Он вошел в дом. Джованни последовал за ним. Марко работал в мастерской.
Как всегда, исполняя правила учителя с математическою точностью, отмеривал он черную краску для теней крохотной, свинцовой ложечкой, то и дело справляясь с бумажкой, исписанной цифрами. Капли пота выступали на лбу его; жилы вздулись на шее. Он тяжело дышал, точно вскатывал камень на гору. Крепко сжатые губы, сгорбленная спина, упрямо торчавший рыжий хохол и красные руки, с корявыми, толстыми пальцами, как будто говорили: терпение и труд все перетрут.
- Ах, мессер Леонардо, вы еще не ушли. Пожалуйста, не можете ли проверить это вычисление? Я, кажется, запутался...
- Хорошо, Марко. Потом. А я вот о чем хотел тебя спросить. Правда ли, что ты денег не выдаешь на овес лошадям?
- Не выдаю.
- Как же так, друг мой? Ведь я говорил тебе, - продолжал художник, все более робким и нерешительным взором поглядывая на строгое лицо домоправителя, - я говорил тебе. Марко, непременно выдавай на овес лошадям. Разве ты не помнишь?..
- Помню. Да денег нет.
- Ну вот, вот, я так и знал, - опять денег нет! Помилуй, Марко, сам посуди, разве могут быть лошади без овса?
Марко ничего не ответил, только сердито отбросил кисть.
Джованни следил, как изменяются выражения их лиц: теперь учитель похож был на ученика, ученик на учителя.
- Послушайте, мастер, - произнес Марко, - вы меня просили, чтобы я взял на себя хозяйство и не беспокоил вас. Зачем же вы снова начинаете об этом?
- Марко! - с упреком воскликнул Леонардо. - Марко, да ведь я еще на прошлой неделе дал тебе тридцать флоринов...
- Тридцать флоринов! Из них, считайте-ка, четыре в долг Паччоли, два этому попрошайке, Галеотто Сакробоско, пять палачу, который трупы с виселиц ворует для вашей анатомии, три на починку стекол да печей в теплице, где у вас гады и рыбы, целых шесть золотых дукатов за этого дьявола полосатого...
- Ты хочешь сказать за жирафа?
- Ну да, за жирафа. Самим есть нечего, а эту проклятую тварь откармливаем! И ведь все равно, что вы с ним ни делайте, подохнет...
- Ничего, Марко, пусть подохнет, - кротко заметил Леонардо, - я его анатомировать буду. Шейные позвонки у него любопытные...
- Шейные позвонки! Эх, мастер, мастер, если бы не все эти прихоти - лошади, трупы, жирафы, рыбы и прочие гады, - жили бы мы припеваючи, никому не кланялись. Не лучше ли кусок насущного хлеба?
- Насущный хлеб! Да как будто я чего-нибудь требую для себя, кроме насущного хлеба? Впрочем, я знаю, Марко, ты бы очень рад был, если бы подохли все мои животные, которых я, с таким трудом, за такие деньги, приобретаю, которые мне так необходимы, что ты себе и вообразить не можешь. Тебе бы только на своем поставить!..
Беспомощная обида зазвучала в голосе учителя.
Марко угрюмо молчал, потупив глаза.
- И что же это такое? - продолжал Леонардо. - Что, говорю я, будет с нами. Марко? Овса нет! Шутка ли сказать? Вот до чего дошло! Никогда еще с нами такого не бывало!..
- Всегда было и будет, - возразил Марко. - И чего вы хотите? Вот уже более года, как мы ни гроша от герцога не получаем. Амброджо Феррари каждый день вам обещает - завтра да завтра, а видно, только смеется...
- Смеется! - воскликнул Леонардо. - Ну нет, погоди, я ему покажу, как надо мною смеяться! Я герцогу пожалуюсь, вот что! Я этого мерзавца Амброджо в бараний рог согну, да пошлет ему Господь злую Пасху!..
Марко только рукой махнул, как бы желая сказать, что уж если кто кого согнет в бараний рог, то, конечно, не Леонардо герцогского казначея.
- Бросьте, учитель, бросьте, право! - молвил он, и вдруг в жестких, угловатых чертах лица его мелькнуло выражение доброе, нежное и покровительственное. - Бог милостив, как-нибудь вывернемся. Если уж вы непременно хотите, - ну, я, пожалуй, устрою, чтобы и на овес лошадям хватало...
Он знал, что для этого ему придется брать часть собственных денег, которые посылал он своей больной старухе-матери.
- Какой тут овес? - воскликнул Леонардо и в изнеможении опустился на стул.
Глаза его замигали, сузились, как от сильного холодного ветра.
- Послушай, Марко. Я ведь тебе еще об этом не говорил. Мне в будущем месяце непременно нужно восемьдесят дукатов, потому что я - видишь ли? - занял... Э, да не смотри ты на меня такими глазами...
- У кого заняли?
- У менялы Арнольдо.
Марко отчаянно всплеснул руками; рыжий хохол его так и затрясся.
- У менялы Арнольдо! Ну, поздравляю, нечего сказать, - удружили! Да знаете ли вы, что это такая бестия, что хуже всякого жида и мавра. Креста на нем нет! Ах, учитель, учитель, что вы наделали! И как же вы мне не сказали?..
Леонардо опустил голову.
- Деньги, Марко, до зарезу нужны были. Уж ты на меня не сердись...
И немного помолчав, прибавил с боязливым и жалобным видом:
- Принеси-ка счета. Марко. Может быть, что-нибудь и придумаем?..
Марко был убежден, что ничего они не придумают, но так как иначе нельзя было успокоить учителя, как истощив до конца его внезапную и мимолетную тревогу, покорно пошел за счетами.
Увидав их издали, Леонардо болезненно сморщился и с таким выражением взглянул на знакомую толстую книгу в зеленом переплете, с каким человек смотрит на собственную зияющую рану.
Они погрузились в вычисления, в которых великий математик делал ошибки в сложении и вычитании. Порой вдруг вспоминал о потерянном счете нескольких тысяч дукатов, искал его, рылся в шкатулках, ящиках, пыльных кипах бумаг, но, вместо того, находил ненужные, грошовые, старательно, собственною рукою переписанные счета, например, за плащ Салаино:
Серебряной парчи .......... 15 лир.....4 сольди
Алого бархата на отделку... 9 лир......´´
Шнурков.................... - .........9 сольди
Пуговиц.................... -..........12 ´´
Злобно рвал их и бросал клочки под стол, ругаясь.
Джованни наблюдал за выражением человеческой слабости в лице учителя и, вспоминая слова одного из поклонников Леонардо: "Hовый бог Гермес Трисмегист соединился в нем с новым титаном Прометеем", - думал с улыбкою:
"Вот он - не бог, не титан, а такой же, как все, человек, И чего я боялся его? О, бедный, милый!"