ЧАСТЬ I. 1

Эпоха итальянского Возрождения, когда жил и работал Лео­нардо да Винчи, является одной из наиболее интересных и полноценных эпох европейской истории. Для современности эта эпоха имеет совер­шенно особое значение, так как она наглядно демонстрирует, какой была культура молодого, полного творческих сил класса — класса поды­мающейся буржуазии, стремившейся ниспровергнуть феодальные устои общества.

Не подлежит никакому сомнению, что культура Возрождения была теснейшим образом  связана с ранним укреплением и развитием в Италии капиталистического хозяйства¹. Более того, она была логическим след­ствием тех новых капиталистических отношений, которые в классически чистой для XV века форме сложились на почве наиболее передовых итальянских городов. Но при всей правильности такого рода постановки вопроса следует с самого же начала заметить, что она нуждается в ряде существенных дополнений и оговорок. Мы далеки от того слиш­ком упрощенного понимания ренессанса, какое дают в своих трудах Буркгардт и во многом следующий за ним Вельфлин. Для Буркгардта² эпоха Возрождения, целиком приравниваемая им к понятию „нового времени", была эпохой безграничного господства индивидуальной личности, скинувшей с себя церковные путы, глубоко проникнутой языческим духом, полной своеобразного скепсиса, рационализма и иррелигиозности. Переоценивая светские, передовые элементы Возрождения, Буркгардт чрезмерно модернизирует исторический процесс. С его точки зрения феодальная стихия как бы оказывается окончательно изжитой в XV—XVI веках; он явно недооценивает роли религии в структуре ренессансной культуры; он не считается с живучестью спиритуалистиче­ских традиций средневековья на протяжении всего кваттроченто и на­чала чинквеченто. Сложный, многослойный процесс Буркгардт делает чрезмерно прямолинейным и почти однопланным, тем самым, снимая все те противоречия, которые были в нем заложены. И поэтому далеко неслучайно в европейской науке наметилась, за последнее время, довольно сильная оппозиция против буркгардтовской концепции ренес­санса. В трудах Бурдаха³, Вальзера⁴, Хейцинга⁵, Анталя⁶ данная оп­позиция приняла вполне четкие формы. Все эти ученые справедливо заострили внимание на глубочайших противоречиях ренессансной культуры, совмещающей в себе передовые реалистические элементы с ста­рыми спиритуалистическими традициями, окрашенными сильнейшим религиозным эмоционализмом. Они же указали на наличие в культуре Возрождения огромного количества феодальных пережитков, крайне осложняющих общую картину духовной жизни эпохи. При всей ценности сделанных ими отдельных наблюдений и выводов следует, однако, заметить, что их принципиальная установка заключает в себе одну боль­шую опасность. Справедливо отвечая в культуре Возрождения свое­образное сочетание „нового" и „старого", они, незаметно для себя, перестают видеть за этим „старым" „новое". Они не только начинают клерикализировать весь процесс Возрождения, но и нередко затушевывают то принципиально „новое", что приносит с собою эпоха Возрождения по сравнению с эпохой феодализма. Иначе говоря, они подменяют по­нятие нового качества понятием эволюции, в своей постепенности раство­ряющей революционный характер того „величайшего прогрессивного переворота", который только когда-либо был пережит, по словам Энгельса⁷, человечеством.

Для того, чтобы правильно понять проблему Возрождения, необходимо взять ренессансную культуру во всем ее единстве и во всех ее про­тиворечиях, причем перед исследователем должна встать задача изучить не только идеологические надстройки, но и отношения в процессе клас­совой борьбы и экономический базис. И только тогда сделаются по­нятными двигающие силы эпохи и ее составные компоненты. Вскроется также в высокой мере своеобразный и компромиссный характер раннего итальянского капитализма, зародившегося и развивавшегося в рамках явно слишком для него тесной феодальной формации. Станет, нако­нец, совершенно ясным революционное значение эпохи как зари ка­питалистического развития Европы, причем, одновременно, не будут за­темнены ее глубочайшие внутренние противоречия, обусловленные наличием во всей социально-экономической структуре передовых капи­талистических и отсталых феодальных элементов. И тогда найдет себе логическое объяснение это поразительное сочетание в итальянском ре­нессансе строгого рационализма с приподнятой, окрашенной в мистиче­ские тона эмоциональностью, позитивного, чисто научного подхода к природе с магией и астрологией, полной личной свободы с рабством, величайшей чувственной распущенности с суровым аскетизмом, иррелигиозности с глубоким благочестием, не желающего считаться ни с какими этическими нормами анархического индивидуализма с еще продолжаю­щей быть связанной церковным авторитетом набожностью.

Ряд специфических обстоятельств был причиною того, почему в Италии, ранее, чем в какой-либо другой европейской стране, впервые феодальная система хозяйства стала расшатываться под напором зарождавшейся капиталистической стихии. Благодаря своему выгодному географическому положению Италия сделалась уже в XII веке посредницей в торговле между Западом и Востоком. Так называемые „Крестовые походы" еще более ускорили этот процесс, сконцентрировав в руках итальянских куп­цов крупные по тому времени капиталы. Такие города, как Венеция, Генуя и Флоренция вели широкую заморскую торговлю, быстро на­живаясь на торговом обмене между Фландрией, Англией, Сев. Францией и Германией, с одной стороны, и Византией и Востоком — с другой. Все это не могло не содействовать энергичному росту итальянских городов, где буржуазия уже в XIII веке начала ниспровергать господство феодалов.

Постепенно в торговлю стала втягиваться и аристократия, из ря­дов которой нередко выходили блестящие дельцы. Концентрация ка­питалов от торговых операций позволила итальянскому купечеству перейти к кредитным операциям, к торговле деньгами в широком мас­штабе. Именно на итальянской почве ссудный капитал получает ве­личайшее развитие. Образуются товарищества в 10—20 участников, действующие в Англии, Франции, Фландрии, Неаполитанском коро­левстве, где они выступают в качестве сборщиков податей и десятин, принимают вклады, производят платежи, берут на откуп чеканку мо­неты и т. д. Флоренция превращается в главный центр кредитных операций. Здесь орудуют такие мощные банкирские фирмы, как Барди, Перуцци, Спини, Агчайоли, Фрескобальди, Франчези, Альберти, Медичи. Здесь же, впервые, зарождается капиталистическая кустарная промышленность, поглощающая в большом количестве рабочую силу и тем самым способствующая раскрепощению крепостных крестьян, бегущих из окрестных деревень в город. Появляется скупщик-предприниматель, который захватывает в свои руки сбыт изделий мастера и снабжение его сырьем.

Особого расцвета достигают шерстяная и шелковая промышленность. Во Флоренции компании торговцев, входящих в состав цеха сукон­щиков (arte di lana), нередко занимаются банкирскими операциями, руководят процессом производства. Не принимая непосредственного уча­стия в самой обработке шерсти, они приобретают шерсть, преимущественно в Англии, и сбывают готовые ткани в европейских государ­ствах и на Востоке. В их мастерских производятся подготовительные процессы производства, в особенности очистка, промывание и чесание шерсти поденными рабочими. После этого шерсть переправлялась уже к работавшим на дому прядильщицам и ткачам, чья зависимость от предпринимателя была не менее велика, чем зависимость поденных ра­бочих. Им запрещалось работать не только на собственный счет, но и на заказ других лиц, кроме членов суконного цеха. Ткацкий станок, на котором ткач работал, либо принадлежал предпринимателю либо был заложен у него, так что в любой момент, если ткач отказывался работать на поставленных ему условиях, суконщик мог отнять у него станок. В последних стадиях производства сукно поступало к красиль­щикам и к рабочим, занимавшимся окончательной его отделкой, после чего оно возвращалось к суконщику, сбывавшему его на внутренних  и внешних рынках. Эта производственная система, наиболее крупная и передовая для своего времени, базировалась на предприятиях в 40—100 рабочих, из которых от 12 до 30 работало в мастерской скупщика, а остальные у себя на дому. Уже в 1339 году имелось, по словам Виллани, 200 мастерских, вырабатывавших 70—80 тыс. штук сукна, причем в производственный процесс было втянуто до 30 тыс. человек. Совершенно ясно, что столь развитая промышленность, требовавшая организации производства на рациональных началах, представляла пря­мой контраст к чисто феодальной системе хозяйства, основанной на средствах внеэкономического принуждения и на сравнительно прими­тивном натуральном обмене. И поэтому далеко неслучайно Флоренции суждено было стать самым ранним и наиболее передовым форпостом европейского капитализма, где буржуазия получила особую силу и где; она, впервые, решилась скинуть с себя церковные путы, создав свободную светскую науку и вышедшее из-под опеки церкви искусство.

Но как ни крепок был итальянский, и, в частности, флорентийский, ка­питализм XIV—XV веков, он был все же недостаточно силен, чтобы сломать рамки феодальной формации. На путях своего развития он постоянно наталкивался на ряд затормаживающих факторов. Прежде всего, он не базировался на техническом промышленном перевороте. Новые средства производства мало чем отличались от старых, причем они подвергались обычно крайне незначительным улучшениям. Во мно­гом удержавшаяся иерархия цехов препятствовала свободному развер­тыванию капиталистической стихии, антагонистичной принципам цехового строя, с его строгой регламентацией и консервативным укладом жизни. Благодаря тому, что большая часть прибыли шла на удовлетворение личных потребностей, на приобретение недвижимости и на покупку пред­метов роскоши, накопление торговых капиталов происходило сравнитель­но медленным темпом. Особенно велико было вложение капиталов в землю, что придало совершенно особый отпечаток всему раннеитальянскому капитализму и оказало решающее влияние на его дальнейшую судьбу. Каждый купец считал своим долгом приобретать землю, иметь свой собственный villino. Земля рассматривалась в те времена, как единственная форма имущества, обладавшая крепостью и способностью переходить из поколения в поколение, в противоположность временному и часто эфемерному характеру денежных капиталов, помещенных в рискованных коммерческих предприятиях. Так, например, имущество Строцци во Флоренции состояло в 1427 году из 53 тыс. флоринов недвижимостей (земли, виноградники, мельницы, дома), 95 тыс. обли­гаций займов государства и всего из 15 тыс. торгового капитала; иму­щество братьев Козимо и Лоренцо Медичи в 1430 г. — из 39 тыс. недвижимостей, 29 тыс. облигаций займов и 44 тыс. торгового капитала. Такое большое вкладывание капиталов в землю, представлявшее свое­образную перестраховку, логически приводило к быстрому и органи­ческому перерождению купцов в дворян. Покупая землю, купец не­заметно для себя усваивал идеологию земельного собственника. Он становился особенно восприимчив к феодальным нравам и обычаям. К тому же многие из купцов и банкиров были выходцами из ста­рых знатных аристократических фамилий, откуда они заносили в буржуазную среду чисто феодальные навыки. Все это, вместе взятое, придавало итальянскому капитализму специфически патрицианский ха­рактер, затемняя его буржуазную природу. Наконец, следует отметить что экономическое развитие Италии протекало в XIII—XVI веках крайне неравномерно. В одних областях капитализм пускал глубокие корни и совершенно преобразовывал всю жизнь, в других он едва находил себе доступ, наталкиваясь на яростное сопротивление сильных феодаль­ных группировок, ревностно оберегавших старые порядки. И поэтому, когда передовые области вступали в полосу промышленного кризиса, они особенно легко рефеодализировались, подпадая под влияние отсталых областей с крепкими феодальными традициями.

Наряду с внутренними причинами существовал и ряд внешних причин, который обусловил компромиссность и относительную слабость раннеитальянского капитализма. Последний мог процветать лишь до того момента, пока он занимал монопольное положение и имел широкие рынки сбыта. Когда же в Англии, Франции, Фландрии стала складываться своя собственная промышленность, выступившая конкурентом итальянской шерстяной промышленности, когда усилилась, благодаря увеличению удельного веса шелковой промышленности, зависимость Италии от все более нищавшей международной аристократии, выступавшей главным потребителем шелка, когда потоки мирового золота отклонились от Италии в связи с открытием Америки и морского пути в Индию, лишившего итальянское купечество его привилегированной роли по­средника между Западом и Востоком, тогда итальянский капитализм вступил в полосу глубочайшего кризиса. Буржуазия стала быстро терять одну позицию за другой, производство стало свертываться, процесс перерождения буржуазии в дворянство и аристократию, с полной яс­ностью наметившийся уже к концу XV века, достиг своего логического завершения. Именно на этой основе сделалась возможной к 30-м го­дам XVI века та легкая победа феодальной реакции над флорентийским капитализмом, которая выдвинула на первый план вместо буржуазии крупное земельное дворянство.

Двойственность экономического развития Италии в эпоху Возрождения привела к тому, что на итальянской почве нашла себе в это время место усиленная борьба за власть между двумя классами — буржуазией и феодальной аристократией. Последняя оказалась разгромленной далеко не во всех частях Италии; в некоторых городах, как, например, в Ферраре и Сиене, она прекрасно сумела приспособиться к новым условиям, нередко продолжая играть ведущую роль; в Неаполе ей уда­лось почти целиком удержать свои старые позиции; в Венеции и Генуе она умело втянулась в торговлю и очень скоро заняла господствующее положение, и даже во Флоренции — этом наиболее радикальном итальян­ском городе — она находила лазейки, несмотря на издевки Саккетти, Поджо и Пульчи. Оказывая сильнейшее воздействие на буржуазию, боровшаяся с ней аристократия в свою очередь попадала под ее влияние. И поэтому борьба их идеологий и есть главный нерв культуры Возрождения, лишенной того монолитного единства и той однопланности развития, которые склонен был ей приписывать Буркгардт.

Что несла с собой в области идеологии буржуазия, каковы были ее боевые лозунги?

Это было, прежде всего, требование политического раскрепощения от феодальных оков и освобождения мысли от церковного авто­ритета. Опираясь на античную традицию, итальянская буржуазия боролась за права индивидуальной личности, за светскую культуру, за самостоятельную, не зависящую от теологии науку. В лице своих наиболее передовых представителей она добивалась той умственной свободы, которая открывала бы перед индивидуальностью неограниченные перспективы для всестороннего совершенствования ее дарований и для полного развития ее творческих сил. В век сравнительно слабого раз­деления труда разносторонность становится распространеннейшим яв­лением. Отныне в центре внимания стоят человек и реальный мир. Из интереса к внутренним чувствованиям человека рождается поэзия субъективности — лирика; из интереса к реальному быту — новеллисти­ческая литература; из интереса к нормам социального поведения — светское право, перестающее быть famula ecclesiae, из интереса к при­роде и необходимости овладеть ее силами — стремление к ее научному по­знанию и к математически-каузальному объяснению ее законов; из интереса к мирозданию — географические и космографические открытия; из интереса к технике, все более выдвигавшейся на первый план в результате новых требований укреплявшегося капиталистического хо­зяйства, — технические изобретения (порох, книгопечатание, телескоп, компас). Передовая часть гуманистов — этих предтеч современной интел­лигенции — с полемическим задором сражалась за достижение полной нравственной автономии, за освобождение чувственной природы человека от христианского аскетизма, за реабилитацию природы, за признание красот мира, творческой силы разума и высшей красоты искусства. Главные стрелы заострялись против церкви и духовенства, чье консер­вативное крыло являлось самым последовательным и принципиальным врагом гуманистов, открыто выступившим против „языческой" культуры Возрождения после крушения раннеитальянского капитализма, в эпоху так называемой контрреформации.