ИСКАHИЯ

К концу восьмидесятых-началу девяностых годов Леонардо прочно вошел в быт миланского двора, стал одним из членов того общества, которое окружало Лодовико Моро. Жизнь его окончательно уложилась в определенные рамки, имея как бы два лица: одно -служебно-придворное, другое-личное, творческое. При дворе Леонардо бывал часто. Здесь в эти годы происходили важные события, в которых принимал участие и он. В 1489 г. двадцатилетний болезненный и легкомысленный номинальный герцог Джан Галеаццо женился на внучке неаполитанского короля Изабелле. Одно время казалось, что положение фактического правителя Милана Лодовико зашаталось. Но молодой герцог то усиленно развлекался, то болел, а Моро так крепко держал в руках бразды правления, что, несмотря на отсутствие юридических оснований, власть оставалась за ним. В 1491 г. Моро в свою очередь женился на юной, веселой и энергичной Беатриче д'Эсте, дочери герцога одного из небольших североитальянских городов-государств-Феррары. В Милане, таким образом,-две правительственные четы: одна - законная, но не правящая, живущая обычно в загородных дворцах и проводящая там время в пирах и охотах, другая же - незаконная, но правящая, живущая в миланском герцогском замке и занимающаяся государственными делами, но не упускавшая случая и попировать и поохотиться.

Леонардо уже в кружке Медичи твердо усвоил принцип, что надо служить тому, кто больше платит, и поэтому он примкнул к тем, кто безоговорочно поддерживал Лодовико. Он-неизменный участник всех придворных сборищ, которые устраивал Моро; но и празднества, устраиваемые при дворе Джан Галеаццо, редко обходятся без участия Леонардо. Так, в празднествах по поводу бракосочетания Джан Галеаццо Леонардо и придворный поэт Беллинчиони были главными режиссерами.

На этих празднествах особенно прогремело представление "Рай". В одном из залов миланского дворца была установлена сконструированная Леонардо и выполненная под его руководством громадная махина, изображающая небо со сверкающими звездами, семью планетами и знаками зодиака. Планеты вращались, а изображавшие их люди декламировали сочиненные Беллинчиони стихи в честь новой миланской герцогини Изабеллы, деликатно умалчивая о фиктивности ее герцогского титула.

Устройство подобных представлений было немалым делом. Оно требовало массы работы и времени, но Леонардо никогда не экономил ни того, ни другого. Он любил яркие фантастические костюмы, любил и театральные эффекты, а тут получил полную возможность использовать эти наклонности и с увлечением рисовал эскизы костюмов, подбирал ткани, даже присутствовал при примерках. Еще больше увлекался Леонардо всякого рода сценическими машинами. Здесь можно было придумать любую сложную конструкцию, любое смелое приспособление, и он придумывал все новые конструкции, поражавшие зрителей, которые не понимали, что перед ними - проявление технического гения, непризнанного современниками в более серьезных областях.

Особенно много поработал Леонардо в 1491 г. при праздновании свадеб Лодовико Моро и его ближайшего сподвижника и любимца Галеаццо Сансеверино. Галеаццо, знаменитый красавец, широко известный боец на турнирах, на которых он всегда выходил победителем, дарил Леонардо своей симпатией. Он, конечно, не относился к несколько странному герцогскому инженеру как к равному, но нередко милостиво беседовал с ним на военные и технические темы.

Во время брачных празднеств был устроен грандиозный турнир, режиссером и художником которого был приглашен Леонардо. Присутствовавшие на празднике были поражены той роскошью, которую развернул Лодовико Моро, стремившийся затмить знаменитые турниры своего друга и союзника Лоренцо Медичи. Один из придворных, Тристано Калко, так описывал этот праздник: "В седьмой день февраля было устроено соревнование на копьях. . . Никогда, даже во времена Цезарей, не было устроено ничего более роскошного, блестящего и богатого". Затем Калко описывает колоссальное скопление народа, торжественный въезд герцога и его гостей и, наконец, парад участников турнира. "Галеаццо Сансеверино-столп народа и зять Лодовико-обращал на себя все взоры необычным видом своей процессии. Во-первых, появился диковинный конь, весь покрытый золотой чешуей, которую художник еще расцветил как бы павлиньими глазками. Из чешуи торчали редкие и жесткие волосы и страшные колючки. Голова коня была вся покрыта золотом, немного изогнута и украшена изогнутыми рогами. Так же были украшены седло, грудь и руки самого бойца. С головы его свисал крылатый змей, достигавший хвостом и ногами спины коня, с щита смотрело литое из золота бородатое лицо. За выступающим таким образом Галеаццо следовали его спутники на конях, изображая разные народы земного шара. Некоторые своей одеждой напоминали диких лесных варваров, приводя на память рассказы о скифах и тех, кого теперь обыкновенно называют татарами. Вестник же их, подъехав к герцогу, на иностранном языке, а затем (через переводчика) по-итальянски сообщил, что явился сын индийского царя..."

Художником, который придумал эту обратившую на себя всеобщее внимание костюмировку, выполнившим и чешую, и шлем, был Леонардо да Винчи. В его тетрадях мы находим ряд эскизов костюмов для Галеаццо и его свиты, а в одной из записей он отметил: "26 января, когда я был в доме мессера Галеаццо да Сансеверино и подготовлял там его выезд на турнир. . .".

Но не только в торжественные дни празднеств и турниров блистал при миланском дворе Леонардо. Он - незаменимый собеседник и в тесном кружке лиц, наиболее близких к Моро, а позднее - и к его жене. Там Леонардо развлекал общество игрой на диковинных музыкальных инструментах и рекламированием своих басен и загадок.
В этих литературных импровизациях (иногда, впрочем, заранее подготовленных) Леонардо преподносил порой слегка удивленным придворным свои глубокие мысли и наблюдения в форме различных аллегорий и иносказаний. Как бы издеваясь над слушателями, он нередко изрекал горькие истины или тонко высмеивал придворных льстецов, с явной насмешкой говорил о религии и культе. Приведем несколько примеров: "О религии монахов, живущих за счет своих давно умерших святых. Те, кто умрут, будут спустя тысячи лет теми, кто содержит на свой счет многих живых". "О продаже распятий. Я вижу, как опять продают распятого Христа и пытают его святых".

"О монахах. И многие будут открывать лавочки, обманывая глупую толпу. Если кто-нибудь проникнет в тайну, они его будут наказывать".

"О плаче в страстную пятницу. Во всех частях Европы будет плач великих народов о смерти одного человека, умершего на Востоке".

Леонардо высмеивал власть золота: "Выйдет из далеких пещер некто, кто заставит в поте лица трудиться всех людей на свете с великими страданьями, одышкой, потом, чтобы получить от него помощь".

Смеялся Леонардо и над собой, постоянно стремящимся к материальной обеспеченности и никогда ее не достигающим: "О страхе перед нищетой. Грустная и страшная вещь так напугает собой людей, что они, как безумные, думая убежать от нее, будут поспешно содействовать ее безмерным силам".

Если загадки Леонардо издеваются и бичуют, то его басни поучают и обобщают опыт человека, уже испытавшего достаточно разочарований в жизни: "На фиговое дерево,-рассказывал он кучке слушавших его царедворцев,-стоящее без плодов, никто не глядел. Когда же оно захотело, произведя означенные плоды, получить похвалу людей, то было ими согнуто и сломано". Или: "Спала собака на бараньей шкуре, а одна из ее блох, почуяв запах жирной шерсти, решила, что там должно быть место для лучшей жизни и большей безопасности от собачьих зубов и когтей, нежели если продолжать питаться от собаки. И недолго думая, покинула она собаку и, войдя внутрь густой шерсти, она принялась с величайшим усилием протискиваться к корням волос. Но эта попытка, после великого пота, оказалась напрасной, потому что волосы эти были так густы, что почти прикасались друг к другу и не находилось промежутка, где блоха могла бы отведать этой шкуры. И вот, после долгой работы и усталости, пришло ей желание вернуться назад к своей собаке, которая, однако, уже ушла. И оказалась она обреченной после долгого раскаяния и горького плача умереть с голоду".

Много таких басен рассказывал художник в миланском замке, вкладывая в них не только глубокую мысль и богатый жизненный опыт, но и всю свою тонкую наблюдательность и своеобразное чувство юмора.

Любовь Леонардо к животным, вызывавшая удивление уже во Флоренции, в Милане была частой темой для бесед. Уже в последние годы своей жизни во Флоренции он стал вегетарианцем, совершенно не ел мяса и нередко в своих дворцовых беседах отстаивал вегетарианство. "Человек и животное,-говорил он,-являются не чем иным, как каналом для пищи, могилой животных, приютом мертвых. Они строят свою жизнь на смерти других и являются оболочкой гниения".

Так своими рассказами развлекал кучку скучающих придворных в залах миланского дворца герцогский инженер и художник Леонардо да Винчи.

Но светские беседы в замке вряд ли много давали самому автору. От придворных не часто можно было услышать что-нибудь поучительное и интересное, а Леонардо любил беседовать с людьми знающими, ценящими и понимающими его работы. В Милане он нашел несколько умных и образованных людей, которые его действительно занимали и с которыми он проводил вечера.

Среди этих людей на первом месте - Фацио Кардано. Этот небогатый миланский юрист и врач, скромный, чуждающийся соприкосновения с широким внешним миром, сумел создать в своем доме особую, привлекавшую многих атмосферу. Страстный любитель математики, Фацио Кардано собрал богатую библиотеку по естественным и точным наукам, где сочинения античных ученых (в том числе и Евклида, которым Кардано увлекался) стояли рядом с трактатами схоластов. Возможно, что магнитом, привлекшим Леонардо в этот скромный дом, была библиотека, но затем смелые и самостоятельные рассуждения не слишком глубокого, но исключительно образованного Кардано сделали его дом местом постоянных посещений Леонардо. Он с увлечением читал отредактированный и опубликованный Фацио "Трактат о перспективе" средневекового ученого Пек-хама и, вероятно, один из первых прибежал в дом своего друга, когда тот (в 1494 г.) в припадке меланхолии принял яд. Яд оказался не смертельным, и Фацио Кардано выздоровел.

Сблизился Леонардо и с двумя из герцогских инженеров. Один из них, знаменитый впоследствии Браманте, привлекал смелостью и стройностью своих архитектурных творений, создавших стиль Высокого Возрождения. Другой, Джакомо Андреа да Феррара, мастер второразрядный, но весьма образованный и интересный человек, выделялся глубиной и оригинальностью своих бесед и прекрасным знанием античности.

Леонардо дружил также с военным, богословом и инженером Пьетро Монти, соединявшим с удивительной разносторонностью своих знаний и интересов большую смелость мысли: Монти был страстным противником магии и астрологии и горячим проповедником опыта, единственного надежного проводника в области человеческих знаний.

Общение с миланскими учеными-любителями усилило у Леонардо интерес к точным и естественным наукам, зародившийся у него еще во Флоренции. Он стал искать знакомства и с профессиональными учеными: сблизился с сыновьями умершего незадолго до его приезда крупнейшего миланского математика Джованни Марлиани, часто бывал в их доме, изучал оставшиеся от их отца рукописи. Познакомился Леонардо и с гуманистом и математиком Георгием Валлой, в то время подготовлявшим к изданию свою обширную энциклопедию, вышедшую в свет уже после смерти автора под названием "О вещах, к которым следует стремиться и которых следует избегать". Встречался он также с советником Лодовико Моро по вопросам культуры флорентийским гуманистом Якопо Антикварно, человеком большой учености, исключительным знатоком античной науки.

Ученые беседы с друзьями служили для Леонардо как бы противоядием пустой болтовне с придворными, переходом от шума и суеты дворцовой обстановки к тишине своего рабочего кабинета. А в кабинете Леонардо, несмотря на свои различные служебные и светские обязанности, проводил достаточно много времени. Жил он замкнуто, с одним слугой и двумя-тремя учениками, которые больше несли обязанности натурщиков и исполнителей различного рода технических поручений, чем учеников в подлинном смысле этого слова. Так, в 1490 г. Леонардо принял учеником мальчика Джакомо, оказавшегося неукротимым проказником и воришкой. Однако художник его не прогнал и терпеливо заносил в свои тетради описания краж юного Джакомо, прозванного "чертенком". Испорченность этого мальчика интересовала Леонардо как естественнонаучное явление, как быстрый бег коня, как уродливый горб.

 "Джакомо поселился со мной в день Магдалины в 1490 г. в возрасте десяти лет,- записывает Леонардо в одной из своих тетрадей.- На второй день я заказал ему четыре рубашки, пару штанов и плащик. Когда я положил рядом с собой деньги для того чтобы заплатить за все эти вещи, он украл их у меня (на полях, рядом с этой фразой приписано: "вор, врун, неисправимый обжора") из кошелька, и так и не удалось заставить его признаться в этом, хотя я в этом совершенно уверен - лиры 4.
На следующий день я пошел ужинать с Джакомо к Андреа, и этот Джакомо ел за двоих и натворил бед за четверых, так как разбил три бутылки и вылил вино, а после Этого пошел ужинать со мной.

Также 7 сентября украл пряжку, стоимостью в 22 сольди, у Марко, жившего со мной. Пряжка эта была серебряной, и украл он ее из моего кабинета. После же того как названный Марко долго искал ее, она была найдена в сундуке названного Джакомо-лира 1, сольди 2...

Также 26 января следующего года, когда я был в доме мессера Галеаццо да Сан-северино и подготовлял там его выезд на турнир, когда несколько оруженосцев разделись для того, чтобы померить костюмы дикарей, которые были приготовлены для Этого праздника, Джакомо подкрался к кошельку одного из них, лежавшему на кровати вместе с другими вещами, и взял все деньги, которые там нашел,-лиры 2, сольди 4...
Также, когда я получил в подарок от маэстро Агостино да Павия в названном доме турецкую шкуру для того, чтобы сделать из нее пару сапог, этот Джакомо через месяц украл ее у меня и продал ее сапожнику за 20 сольди, на каковые деньги, как он сам мне сознался, купил анисовых конфет,- лиры 2...

Также 2 апреля, когда Джан Антонио оставил серебряную пряжку на рисунках, этот Джакомо украл ее у него, стоила же она 24 сольди-лира 1, сольди 4".

Казалось бы, что этого списка вполне достаточно, чтобы прогнать неисправимого воришку, лгуна и обжору, но Леонардо этого не сделал. Через семь дет после приведенной записи мы находим следующую краткую заметку: "4 апреля 1497 г. "чертенок" украл деньги".

Интерес к науке, к научным изысканиям и экспериментам, заложенный в Леонардо с юных лет, еще более усилился и развился в миланский период его жизни.
Глубоко входя в рассмотрение сложных технических вопросов, пытаясь найти в них ответы на тех же путях, какими шли все его современники (то есть на путях чисто эмпирических), Леонардо постепенно пришел к убеждению, что на этих путях ничего серьезного найти нельзя. Чтобы глубоко и радикально реформировать технику, нужно подвести под нее серьезную теоретическую базу, то есть сделать то, что он пытался сделать с живописью. Иначе техническая, как и художественная деятельность оказывается слепой, и всякая новая техническая задача заставляет начинать всю работу сначала. Должна быть изучена общая основа всей техники, выведены для нее общие законы, и тогда можно будет легко, безошибочно и быстро решать любую техническую задачу.

Это убеждение постепенно все более и более овладевало Леонардо и нашло выражение в ряде его записей: "Те, кто влюбляются в практику без теории, уподобляются
мореплавателю, садящемуся на корабль без руля и компаса и потому никогда не знающему, куда он плывет" (О., 8 г), или: "Наука-полководец, а практика-солдаты", или: "Занимайся раньше наукой, а потом уже переходи к практике, рождающейся от науки".

Такая уверенность в необходимости теории, и в первую очередь именно для практики, уверенность, к которой Леонардо пришел не сразу и не легко, была крупным открытием. Конечно, и до Леонардо, до XV в., имелась довольно тесная связь между наукой и техникой. Но она была весьма односторонней. Уже в V в. до и. э., во времена Аристотеля, в Древней Греции было широко распространено сочинение "Проблемы механики". Там излагалась теория всех известных в то время "простых машин": весла и щипцов, колеса и блока. Все эти машины рассматривались как частные случаи рычага, который являлся как бы основой всей техники. Но автор трактата "Проблемы механики" и не помышлял применить теорию для воздействия на практику, он был убежден в том, что научная теория может и должна объяснять технические явления так же, как астрономия объясняет явления небесные. Но ему и в голову не приходило, что теория может воздействовать на технику. Наука в этом трактате использует технику как объект изучения, техника же не может использовать науку, поскольку последняя не давала ничего нового, а только объясняла уже давно известное.

Такое соотношение между наукой и техникой, между теорией и практикой сохранилось на протяжении всей античности и средневековья. Античность, базировавшая свое производство на труде рабов, и феодализм, базировавший его на труде крепостных, не создали достаточно сильных побудительных причин для развития техники. Античный рабовладелец или средневековый рыцарь-феодал вполне удовлетворялись той техникой, которая давала им возможность выжимать достаточное количество сельскохозяйственных продуктов из своих земельных владений.

Положение радикально изменилось с того момента, когда власть в итальянских торгово-промышленных городах захватили богачи. Их благосостояние и положение в значительной мере зависели от производства и, следовательно, от техники. Богачи были кровно заинтересованы в ее быстром развитии, поэтому в создаваемых по их заказу научных произведениях соотношение между наукой и техникой приобрело новый характер.

Уже Брунеллеско, строитель купола флорентийского собора, а еще в большей степени Леон-Баттиста Альберти пытались подвести под технику некоторую научную базу. Но ни у того, ни у другого, ни у ряда техников XV в. не хватало творческой силы, чтобы осуществить этот гигантский переворот. Они обычно ограничивались теоретическими декларациями, продолжая вести свои практические работы по старинке, чисто Эмпирически. Но то, что не удавалось учителям и современникам, то должно удаться более решительному Леонардо,- недаром он смолоду ищет особо трудных заданий.

К концу восьмидесятых годов XV в. в своей скромной миланской мастерской герцогский инженер и живописец Леонардо да Винчи принялся за пересмотр всего научного наследия, оставленного античностью и средними веками. Он стремился отобрать из этого наследия все ценное и важное, а для этого было необходимо критически пересмотреть это наследие, проверить его, творчески освоить.

Впервые со своими новыми идеями Леонардо выступил открыто только в 1488 г. Это выступление было связано с одной из художественно-технических работ, отнявших у него много Сил и времени,- с работой над проектом тамбура купола миланского собора.

Как некогда флорентийский собор, над завершением купола которого работала мастерская Верроккио, так и миланский стоял ряд лет незаконченным. Ни один из многочисленных архитекторов, принимавших участие в многолетней постройке этого собора, не мог найти удовлетворительного решения трудной задачи увенчания купола. Со времени захвата власти Лодовико Моро, желавшим роскошью своей столицы превзойти даже Флоренцию, вопрос о достройке собора стал особенно важным. Зияющая дыра его купола портила общее впечатление, и правительство приняло экстренные меры для завершения здания.

Казалось, Леонардо, уже в мастерской Верроккио выполнявший аналогичную работу, являлся самым подходящим лицом для выполнения этого задания. Но осторожная строительная комиссия решила иначе. Она не рискнула поручить столь ответственное дело одному архитектору, как бы ни были велики его опытность и слава. Составление первого проекта было поручено в 1487 г. (в порядке конкурса) ряду находившихся в Милане мастеров.

Еще до получения заказа Леонардо готовился к его исполнению и составлял эскизы. Теперь же он, как обычно, получил несколько авансов в счет оплаты и с увлечением принялся за работу. Он нанял искусного столяра, которому поручил исполнение по своим Эскизам модели тамбура. Вопреки обыкновению, работа у Леонардо не слишком затянулась, и в январе 1488 г. он представил свою модель. Как всегда делалось на архитектурных конкурсах XV в., модель и эскизы Леонардо сопровождались докладной запиской. Но содержание этой записки далеко не обычно. В ней впервые Леонардо во всеуслышание провозгласил научные принципы ведения технических работ, уже давно ставшие для него (но и только для него) несомненными.

"Сеньоры, отцы, депутаты,-писал Леонардо.- Как врачам, попечителям и исцелителям больных тел надлежит разбираться в том, что есть человек, что есть жизнь, что есть здоровье и каким образом равенство и согласие элементов сохраняет его, а несогласие их разрушает его и губит, так и выяснив хорошо вышесказанные обстоятельства, они могут восстанавливать здоровье и тех, кто его лишен.

Вы знаете, что лекарства, будучи правильно применены, возвращают здоровье больным, и тот, кто хорошо их знает, будет хорошо их применять. Если он так же будет знать, что есть человек, что есть жизнь и комплекция, что есть здоровье и, зная все Это хорошо, будет знать их противоположности, и, если он будет таков, он будет более близок к правильному лечению, чем всякий другой.
То же нужно и больному собору, то есть врач-архитектор, который бы хорошо понимал, что есть здание и от каких правил зависит правильная стройка, и откуда эти правила берутся, и на сколько частей они делятся, и каковы причины, держащие здание как единое целое и делающие все прочным, и какова природа тяжести, и каково стремление ее, и каким образом тяжести должны быть сплетены вместе и соединены, и какие действия рождают, и тот, кто будет обладать настоящим знанием этих вышеназванных вещей, оставит нас удовлетворенными своими рассуждениями и работами.

Почему и на основании чего я, не порицая и не очерняя никого, постараюсь удовлетворить вас частью рассуждениями и частью работами, иногда объясняя результаты их причинами, иногда подкрепляя доказательства опытами и поддерживая их некоторыми мнениями древних архитекторов, касающихся уже выстроенных зданий и того, каковы причины их гибели или сохранения.

Но чтобы не быть слишком пространным, я изложу вашим светлостям, во-первых, замысел первого архитектора собора и ясно вскрою, каковы были его намерения, подтверждая это существующим зданием. И когда вы это ясно уразумеете, вы несомненно убедитесь в том, что сделанная мною модель имеет в себе ту симметрию, то соотношение частей, то единообразие, которые должно иметь строящееся здание"
Современный читатель, с детских лет привыкший к тому, что техника базируется на математике, механике и физике, вряд ли сможет понять всю колоссальную важность того нового, что вносил Леонардо в свою докладную записку. Вся оригинальность винчианца только тогда выступает с полной ясностью, когда мы сравниваем с его запиской Экспертное заключение Браманте о представленных на конкурс моделях тамбура. Один из крупнейших архитекторов и строителей Возрождения Браманте в своей записке стоит на грубо эмпирической базе, на которой вели свою техническую деятельность все его сверстники. Он и не думает теоретически обосновывать свое заключение, а просто на глазок определяет, что такая-то часть проекта хороша, а такая-то дурна, по причинам, которых он объяснить не может.

Докладная же записка Леонардо ясно и четко утверждает, что истинная, идущая вперед техника может быть создана только на фундаменте науки, этот фундамент составляется из научной литературы, используемой с надлежащей критикой, из опыта, проверяющего те или иные построения, и самостоятельного творческого суждения техника-ученого. При этом не важно, что основной литературный прием, на котором построена записка винчианца - сравнение архитектора с врачом, заимствован у античного врача Галена, свежесть, оригинальность идеи о науке как базе техники этим литературным заимствованием только подчеркивается.

Мы не знаем, насколько удалось Леонардо в сравнительно небольшой и срочной работе над тамбуром миланского собора осуществить ту грандиозную программу, которую он набросал в своей записке. Но мы знаем, что ни одобрения за свою модель, ни заказа на руководство постройкой Леонардо не получил. Первый тур конкурса, повидимому, не дал окончательных выводов, так что в апреле 1490 г. составление проекта тамбура опять было поручено ряду лиц, в том числе специально приглашенному для этого в Милан наиболее знаменитому строителю того времени Франческо ди Джордже Мартини.

Рассмотрение как новых, так и старых проектов было назначено на июнь 1490 г. Но за месяц до этого Леонардо забрал обратно свою модель, которая уже перестала его удовлетворять. Он обещал значительно улучшить модель и вернуть ее по первому требованию строительной комиссии, во всяком случае до общего рассмотрения проектов. Под новую работу - исправление модели - он получил новый аванс, но ни по первому, ни по второму требованию комиссии, ни к самому конкурсу исправленного проекта не представил. Конкурс прошел без участия Леонардо, причем победителями
оказались строители собора Амадео и Дольчебоно, которые благополучно закончили тамбур в 1500 г.

Итак, работа, на которую Леонардо возлагал такие большие надежды, в которой он хотел продемонстрировать совершенно новый подход к разрешению технических проблем, окончилась ничем. Ворох чертежей и Эскизов и никому не нужная модель остались в мастерской художника, напоминая еще об одном горьком разочаровании, о том, что настоящему творцу трудно конкурировать с незамысловатыми ремесленниками типа Амадео и Дольчебоно; о том, что чем замечательнее и смелее произведение, тем оно непонятнее ограниченным и невежественным Заказчикам, с которыми снова и снова сталкивала Леонардо жизнь.

Но и это разочарование не сломило его, не остановило на трудном пути. Наоборот, он еще больше замкнулся в себе и более упорно принялся за работу, которая должна была показать миру, что может дать техника, построенная на науке, и какова должна быть наука, нужная технике.

Выполнение этой грандиозной задачи требовало выработки особой методики работы. Каждый вопрос, подвергавшийся пересмотру, требовал многократного, пристального рассмотрения и обдумывания, прежде чем удавалось сформулировать по его поводу какое-нибудь утверждение. Леонардо такую методику выработал, внося порядок в ранее изрядно хаотическую систему ведения своих заметок и записей.

Первая стадия работы состояла в фиксировании еще не обработанных наблюдений, мыслей, замечаний, зарисовок. Посещение мастерской оружейника, встреча с человеком интересной наружности, прогулка по лесам недостроенного собора, беседа с ученым - все порождало мысли, соображения, замечания. Их нужно было зафиксировать. Для Этого Леонардо постоянно носил привешенную на ремешке к поясу записную книжку, в которую заносил карандашом свои наблюдения, рисунки и мысли. Таких книжек дошло до нас несколько; записи в них обычно весьма кратки, отрывочны и бессвязны, зарисовки еле намечены.

В тиши своего рабочего кабинета Леонардо просматривал эти беглые заметки, обдумывал их содержание, восстанавливал в памяти детали, а иногда искусственно воспроизводил тот или иной технический момент. Для этого в его кабинете-мастерской было собрано все необходимое: молоты и куски металла, весы и гири, колбы и небольшой очаг. Здесь Леонардо возился со своими приборами, стараясь воспроизвести в лабораторной обстановке то или иное явление, разобраться в его сущности, всесторонне понять его. Нередко его ученики просыпались среди глубокой ночи от странных шумов, раздававшихся из кабинета увлекшегося работой мастера.

Почти всегда собственных опытов и наблюдений оказывалось недостаточно, чтобы разобраться в сложном явлении. Нужно было ознакомиться с тем, что по этому вопросу писали другие ученые, прочитать всю техническую, математическую и естественнонаучную литературу, которую только можно достать. В то время печатная книга едва начинала свое победное шествие; большая часть научных произведений - рукописи, весьма немногочисленные и дорогие. В собственной библиотеке Леонардо имелись только одно-два основных сочинения, остальные приходилось добывать разными путями. И он, не щадя времени и сил, разыскивал нужные ему произведения. В его тетрадях мы нередко встречаем такие записи: "у мессера Винченцо Алипрандо, живущего в гостинице „Медведь", находится Витрувий, принадлежащий Джакомо Андреа", или "Борджес достанет для тебя Архимеда у епископа Падуанского, а Вителлоцо (Лука) из Борго Сан Сеполькро" (то есть Пачоли.- М. Г.).

Разобравшись при помощи опытов и прочитанной литературы в заинтересовавшем его явлении или выяснив хотя бы часть его, Леонардо записывал результаты своей работы в домашнюю тетрадь. В такую тетрадь большого формата заносилось без малейшего порядка все, что в данный момент занимало мастера. В этих хаотических тетрадях, дошедших до нас в значительном количестве, мы встречаем рядом описание сложного научного эксперимента и счет кухарки, выписку из научной книги и светский анекдот, эскиз к картине и запись басни. Но записи, даже самые краткие, в этих тетрадях более отделаны; это уже не беглые замечания на ходу, как в записных книжках, а результат размышлений и работы. Чертежи в домашних тетрадях выполнены детально и иногда отличаются значительной сложностью, рисунки тщательно отделаны.
Домашние тетради-основное звено научной работы Леонардо. Но на них его работа не должна была заканчиваться. В порядке последующей обработки научные записи должны были пройти еще две стадии. Из простого хаоса домашних тетрадей выбираются все записи, относящиеся к одной какой-либо научной дисциплине, и из них создаются отдельные тетради: по оптике, по механике, по гидротехнике. В этих тетрадях (третьей ступени) материал хотя и тематически подобран, но еще лишен внутреннего порядка.

Леонардо просто перелистывал тетради второй ступени и по мере нахождения в них записей, относящихся к данной дисциплине, переписывал их в лежащую перед ним новую тетрадь, изредка подправляя и видоизменяя первоначальный текст, выполняя еще более тщательно рисунки. Тетрадей с тематическим подбором записей до нас дошло немного. Мы имеем целую тетрадь (относящуюся к восьмидесятым-девяностым годам), посвященную оптике, часть тетради по механике, тетрадь по гидромеханике.

Работа над проблемами оптики и механики отнюдь не исчерпывала всех научных занятий Леонардо, материал каждой из этих отраслей неизбежно наталкивал любознательного и смелого исследователя на ряд смежных проблем: оптика приводила к изучению строения глаза и, следовательно, к биологии, механика - к сопротивлению материалов и математике. А отсюда естествен был переход и к отраслям более отдаленным. То там, то здесь в тетрадях появляются зарисовки различных растений, их цветов, листьев, корней, а отсюда прямой путь к изучению ботаники, от последней - к исследованию различных почв, строения земли, то есть к исследованию проблем геологии, общей биологии.

Но и на тематическом подборе разрозненных записей нельзя было остановиться. Надо было скрепить эти записи руководящей, объединяющей мыслью. Леонардо предполагал это сделать (или, быть может, сделал), но эти тетради до нас не дошли.
Некоторые буржуазные исследователи утверждали, что Леонардо по самой природе своего характера не был способен привести в порядок свои записи, что окончательно систематизированных сочинений по отдельным дисциплинам он не писал и не мог написать. Вряд ли с таким утверждением можно согласиться. Во-первых, современники говорят о хорошо известных трактатах Леонардо по перспективе и по механике; во-вторых, в записях самого Леонардо мы находим ряд планов окончательного расположения материала в таких тематических трактатах; наконец, в еще неотделанных заметках Леонардо мы часто видим ссылки на главы и параграфы уже законченных отделкой частей. Таким образом, есть все основания утверждать, что Леонардо выполнил (хотя бы частично) и последний этап намеченной им колоссальной работы по пересмотра естественных и точных наук.

Но этот последний этап работы был выполнен им значительно позже миланского периода его жизни. В этот период Леонардо только черпал знания полными пригоршнями, экспериментировал, читал, размышлял.

В основном внимание его тогда было поглощено двумя важнейшими отраслями науки: учением о перспективе и оптике (основа художественной деятельности Леонардо) и механикой (основа его технической деятельности).

Занятия теорией перспективы, теорией света и зрения были традиционными среди итальянских (особенно флорентийских) художников. Недаром Вазари в заключение биографии Паоло Учелло приводит следующий рассказ: "Паоло почти все ночи напролет проводил в мастерской за поисками законов перспективы, а когда его звали спать, отвечал: "О, какая приятная вещь эта перспектива".

Ведь без знания перспективы невозможно было достижение того впечатления объемности, которое считали одной из задач живописи как практики, так и теоретики XV в.

Но одной перспективы было недостаточно, да она к тому же была так освоена предшественниками, что для пытливого ума Леонардо не представляла особого интереса, и он добавляет к ней учение о свете, о его изменении в различных условиях, о тенях, а отсюда естествен переход к изучению оптики как физической, так и биологической. Соединяя и здесь, как во многих других своих занятиях, интересы и свойства художника и естествоиспытателя, он закладывает основы современной оптики. Работы над созданием ее захватили Леонардо. Литературные указания но предмету он получил от своего друга Фацио Кардано. Для экспериментирования Леонардо имел обширное поле в своей неутомимой деятельности живописца и скульптора. Задача, которую он перед собой ставил, как обычно, грандиозна. Он стремился выяснить, как воспринимает человек все видимое им, как распространяется свет, как он преломляется в различных средах и пр.

Литература по оптике, с которой Леонардо знакомился при содействии Фацио Кардано, была достаточно обширна и затрагивала многие из интересующих Леонардо вопросов, но в подавляющей своей части она весьма несовершенна и не связана с практической жизнью. Леонардо такая наука не нужна, и он начал переделывать ее по-своему.

Он начал с глаза, о котором его предшественники писали не мало, но сбивчиво и недостаточно конкретно. Он стремится определить процесс, происходящий в глазу, видящем внешний мир. Для этого не было другого способа, как заняться анатомией глаза. Леонардо усердно взялся за дело, раздобыл много глазных яблок, разрезал их, изучал строение, зарисовывал. В результате он создал теорию зрения, хотя и не вполне правильную и в некоторых деталях еще повторяющую ошибки тогдашней науки, но все же весьма близкую к правильной.

Многочисленные зарисовки строения глаза в миланских тетрадях Леонардо кажутся не вполне устаревшими и современному окулисту, а разработанная им теория двойного преломления, происходящего в глазу, впервые в науке правильно воспроизвела процесс зрения.

Но изучение глаза - только первая ступень. За ним последовали тщательные и детальные наблюдения над ходом лучей, проходящих через отверстия различной величины и формы, наблюдения, давшие ряд новых и ценных результатов. В связи с этими наблюдениями находились работы Леонардо над камерой - обскурой, хотя и известной до него, но еще никем не подвергнутой детальному теоретическому анализу.
 
В той же связи Леонардо столкнулся с проблемой стереоскопичности и впервые дал правильное объяснение объемности, получаемой при смотрении двумя глазами, в то время как смотрение одним глазом дает только плоскостную картину. Подробному анализу подверг Леонардо особенно важный для художника вопрос об образовании теней, их форме, интенсивности и окраске (теория теней). Наконец, наибольшее внимание он уделил проблемам отражения лучей света от плоских и изогнутых поверхностей (в первую очередь - зеркал) и преломления лучей в различных средах. Экспериментируя и исследуя в этих областях, Леонардо нередко приходил к новым, ценным, полностью правильным результатам.

Все эти разнообразные наблюдения и открытия, которые художник делал и закреплял в своих записях в течение первого десятилетия своего пребывания в Милане, к концу этого десятилетия создали настолько полную картину, что даже всегда недовольный собой мастер решил приступить к их суммированию, к созданию стройного произведения о свете, зрении и перспективе.

Тетрадь Леонардо, посвященная этим вопросам, до нас дошла. В ней заново переписана из других, более ранних, тетрадей значительная часть оптических заметок, рисунки сделаны детально, почти начисто, но порядок в распределении материалов еще не достигнут. По-видимому, он был достигнут в упоминаемой современниками и законченной (по их словам, в начале девяностых годов) "Книге о живописи", до нас не дошедшей.

Некоторой компенсацией этой потери служит сохранившийся и упоминаемый ниже "Трактат о живописи", являющийся компиляцией из записей мастера.

Завершив или почти завершив составление "Книги о живописи", Леонардо не счел свою научную задачу оконченной. Он только теперь вошел во вкус научных исследований и принялся за такую же коренную переработку механики. Область эта была и менее исследована и более сложна, чем область оптики. Из современников только Леон-Баттиста Альберти пользовался механикой при разборе некоторых технических проблем, причем ограничился немногими и весьма элементарными замечаниями о рычаге, блоке, трении, замечаниями, не имевшими никакого практического значения.

Понятно поэтому, что, приступая к такому пересмотру, Леонардо использовал в первую очередь солидный опыт, накопившийся у него при работе над перестройкой оптики. Для него были ясны методологические принципы, на которых он хотел основать новую механику. Античная и особенно средневековая механика строила свои заключения исключительно на логических построениях, на отвлеченных (хотя часто весьма стройных и убедительных) доказательствах. Не так подошел к делу Леонардо. Для него практика важна в первую очередь, достоверные результаты может дать только построение, основанное на опыте. "Всякое наше знание начинается с ощущения"- утверждает Леонардо, а в другом месте отмечает: "Опыт-переводчик между искусной природой и человеческим родом - учит нас тому, что эта природа производит среди смертных и, принужденная необходимостью, не может действовать иначе, чем как ей велит поступать разум, ее рулевой".

Опыт и только опыт, по мнению Леонардо, вскрывает истинную разумную закономерность природы: теоретические же построения, не связанные с опытом, пусты и произвольны. Надлежаще поставленный опыт не может привести к ошибочным результатам, он обязательно откроет истинное положение вещей. "Опыт,- записывает Леонардо,- никогда не ошибается, ошибаются только наши суждения, обещая себе от него вещи, которые не находятся в его силах. Напрасно люди жалуются на опыт, всячески обвиняя его в обманчивости. Пусть оставят они в покое опыт и обратят свои жалобы на свое невежество, которое заставляет их впутывать свои пустые и глупые желания и требовать от опыта того, что не в его силах".

 Выдвигая примат опыта в научном исследовании, Леонардо совсем не становился на позицию узкого эмпиризма. Он утверждал, что опыты, во-первых, должны многократно и детально повторяться, чтобы отсеять все случайное в их результатах, и, во-вторых, должны приводить к установлению общих закономерностей, имеющих по возможности математическую форму. "О рассуждающий о вещах,-восклицает Леонардо,-не хвались тем, что ты знаешь вещи, которые в определенном порядке природа производит сама собой, но радуйся тому, что ты знаешь цель этих вещей, которая рисуется тебе твоим духом". Таким образом, результатом тщательно проверенных экспериментов должна быть система математически формулированных законов, ибо, утверждает Леонардо, "нет никакой достоверности там, где нельзя применить одну из математических наук, или там, где нет связи с математикой".

 Но и математический закон не является конечной стадией научного исследования. Такой конечной (и притом необходимой) стадией должно быть практическое применение установленного закона, выведение из него тех технических следствий, которые оправдывают само занятие наукой. Поэтому особого интереса и глубокого изучения заслуживает механика, ставящая задачей применение на практике математических законов.

"Механика есть рай математических наук, ибо при помощи ее пожинаются плоды математики". Механика есть наука, дающая возможность перейти от теории к практике, непосредственно использовать в технике теорию. До Леонардо никто серьезно не пытался этого сделать, но он убежден, что разрешит эту задачу. "Если бы ты меня спросил,- обращается Леонардо к воображаемому собеседнику,- что рождают твои законы и на что они годятся, то я тебе отвечу, что они дают узду инженерам и изобретателям, чтобы они не позволяли себе обещать самим себе или другим невозможные вещи, в результате чего их будут считать безумцами или обманщиками".

Таким образом, теория Леонардо стояла в резком противоречии со средневековой наукой, глубоко абстрактной и богословской. "Мне кажется,- писал Леонардо,- что те науки пусты и полны ошибок, которые не рождены опытом, матерью всяческой несомненности, и которые не кончаются в опыте, то есть такие, начало, конец или середина которых не приходит через одно из пяти чувств".

Руководствуясь этими методологическими принципами, Леонардо и приступил к пересмотру всего научного наследия в области механики. Читая то или иное античное или средневековое произведение, он извлекал из него те положения, которые казались ему основными, наиболее связанными с запросами практики, это положения он пытался формулировать возможно более кратко и точно; затем, отбрасывая логические, геометрические или алгебраические доказательства, которыми античный или средневековый ученый обосновал то или иное свое положение, Леонардо проверял сформулированный им закон экспериментально, в его научной практике эксперимент впервые стал действительно основным методом научного исследования.
Опыты, проделанные Леонардо, нередко довольно сложны и почти всегда весьма остроумны. Он конструировал и выполнял замысловатые установки для проверки того или иного положения механики, записывал ряд указаний самому себе о том, как надо вести экспериментальную работа. Сплошь и рядом встречаются среди его заметок такие записи: "Сделай опыт, будет ли тонкий кусок дерева, подвешенный вдоль на двух подвесах за свои концы, выдерживать 10 фунтов", или: "Помести завтра два твоих крайних груза во всех известных тебе пропорциях и следи за более тяжелым средним грузом, как он меняет положение благодаря изменению своей тяжести, и на основании всего этого выведи закон".

Очень характерна следующая запись: "Опыт, подтверждающий вышеприведенное заключение о движении, должен производиться следующим образом: должны быть взяты два шарика разного веса и формы и отпущены падать с большой высоты так, чтобы в начале движения они касались один другого, а экспериментатор пусть стоит на земле и смотрит, будет ли при их падении сохранено соприкосновение или нет. Этот опыт пусть будет произведен много раз, так, чтобы какое-нибудь случайное обстоятельство не помешало или не изменило это доказательство, ибо опыт может оказаться ложным и обмануть своего экспериментатора".

Но опыт в руках Леонардо, несмотря на все его старания и конструкторское остроумие, нередко оказывался ложным и обманывал экспериментатора. Основным условием для получения правильных результатов опыта является возможность производить точные измерения, а в то время можно было вполне точно измерить только длины, более или менее точно-углы, но нельзя было сколько-нибудь точно измерить время. Песочные или водяные часы годились только для сравнительно больших промежутков времени;
там же, где нужно было иметь дело с секундами и долями секунд, экспериментатору XV в. приходилось довольствоваться очень приблизительными определениями.

Неточность измерения времени особенно сказывалась в той области механики, которая оперирует с движением, то ость в динамике. В этой области существовали освященные веками и установленные еще Аристотелем законы движения, на которых строилась вся тогдашняя механика. Законы эти гласили: 1) во время естественного движения падающего тела оно падает тем скорее, чем оно тяжелее; 2) во время приобретаемого движения бросаемого тела длина его полета и время этого полета прямо пропорциональны силе, с которой тело брошено, и обратно пропорциональны весу тела.

Первый из этих законов совершенно неправилен, как почти через столетие доказал Галилей. При отсутствии сопротивления воздуха (в безвоздушном пространстве) тела падают с одинаковой скоростью, независимо от своего веса. Второй закон правилен только относительно длины полета бросаемого тела и неправилен в отношении времени полета. Леонардо должен был в самом начале своей работы над проблемами механики натолкнуться на оба эти закона динамики; действительно, он долго размышлял над ними, придумывал остроумные экспериментальные приспособления для их проверки, но, как это ни удивительно, пришел к полному подтверждению обоих законов!

Здесь, по-видимому, сказались и несовершенство тогдашней техники измерения времени, и гипноз законов, не опровергнутых в течение почти двух тысячелетий и казавшихся Леонардо неопровержимыми. Как бы то ни было, Леонардо, пользуясь методами новой науки и оперируя многочисленными экспериментами, пришел к подтверждению старых, ошибочных законов механики. Опыты Леонардо подтвердили неправильные основы динамики, установленные Аристотелем, но все же эти опыты явились нововведением колоссального значения и силы. Действительно, из записей Леонардо видно, что его творческая мысль была очень недалека от выводов правильных.

Например, один из своих многочисленных опытов над определением скоростей падения тела и зависимости этих скоростей от веса тела Леонардо описал так: "Пусть будет поставлена вертикальная доска тп и пусть она будет покрыта известью и к этой доске пусть будет присоединена наподобие книги доска ор так, чтобы их можно было мгновенно сложить двумя нитями, как это видно на рисунке. И пусть на верхнем краю доски, покрытой известью, будет укреплен конец ружейного ствола, полный шариками равного веса и формы. Затем укрепи хорошенько ствол, и когда увидишь, что первый шарик дошел до половины покрытой известью доски, тотчас же дай упасть противовесу, и обе доски закроются, и шарики, которые падали, скользя по извести, все воткнутся в нее, и ты затем сможешь измерить отношение разностей этих расстояний.

Этот же способ хорош для того, чтобы на опыте проверить падение двух движимых тел, из которых одно вдвое тяжелее другого, и ты увидишь, действительно ли падение более легкого проделывает половину пути, когда более тяжелое коснется земли.

Когда читаешь эту и подобные ей записи, кажется совершенно невероятным, что писал их самоучка, сын нотариуса из Винчи, читавший только абстрактные рассуждения средневековых механиков или стройные геометрические построения Архимеда. Если экспериментальный метод не дал Леонардо возможности опровергнуть ошибочные законы Аристотеля, то в других, менее скованных традицией областях механики этот метод привел его к блестящим результатам.

В области динамики он впервые поставил и частично разрешил ряд вопросов. Занятия артиллерией натолкнули его на изучение полета и удара пушечного ядра; он впервые задался вопросом, как летят ядра, выбрасываемые под разными углами, и какова сила удара. Впервые поставил Леонардо вопрос об ударе упругих шаров и для ряда случаев пришел к вполне правильному решению. Почти за двести лет до Ньютона он сформулировал закон равенства действий противодействию, хотя в расчетах, вытекающих из этого закона, допустил грубую ошибку.

Если в области динамики, требующей почти всегда точного измерения времени, Леонардо наряду с правильными давал и ошибочные решения, то в статике и особенно в технической механике он ошибался реже и получил значительно больше ценных и правильных результатов.

Основой античной и средневековой механики являлся закон рычага, на абстрактных и нередко весьма остроумных доказательствах которого изощрялись умы механиков от Аристотеля до ученых XV п. Леонардо же не тратил времени на доказательство закона, неопровержимость которого обнаруживается несколькими простейшими экспериментами; он сосредоточил свое внимание на тех выводах, которые могут быть сделаны из закона рычага.

Следуя за некоторыми наиболее передовыми схоластическими учеными, Леонардо ИЗУЧИЛ условия равновесия коленчатого рычага и вывел из него понятие момента силы, сформулированное им еще очень неуклюже, но достаточно определенно. От закона рычага он перешел к изучению равновесия тела на наклонной плоскости этот вопрос не получил у него вполне правильного решения, но был разобран настолько детально и глубоко, что до правильного решения оставался один шаг.

Особенно замечательны и плодотворны были изыскания Леонардо в области практических приложений статики. Эта область была ранее совсем не разработана. Соответствующая литература исчерпывалась несколькими страницами в сочинениях позднего античного писателя Герона. Леонардо с особым рвением принялся за ее разработку. Проблемы применения законов статики непосредственно связывали теорию с практикой, приводили, как любил говорить Леонардо, к "плоду математических наук".

В этой сложной и многообразной области науки он сумел распознать наиболее важное,- те проблемы, которые затем, по мере развития механики, выросли в самостоятельные отрасли науки.

Подробно (и в большинстве случаев правильно) проанализировал Леонардо теорию деталей машин, частично уже изученную поздними античными исследователями. Сложнейшие системы блоков, зубчатые колеса, винт были объектами его внимательного и творческого изучения. Ряд вопросов, поставленных Леонардо в теории деталей машин, чрезвычайно смел и интересен. Например, совершенно правильно разобрав теорию подвижного и неподвижного блоков и полиспастов, он задался вопросом: какое напряжение испытывает нить, на которой подвешен неподвижный блок, когда подвешенные на подвижном блоке грузы находятся в покое, и какое-когда они находятся в движении. На этот сложный вопрос Леонардо удалось дать ответ, близкий к правильному.

Определение напряжений в нитях и опорах постоянно занимало Леонардо. Результаты, полученные им в этой области, представляли собой первые попытки создания строительной механики, они принадлежат к наиболее важным частям научного наследия мастера. Особенно интересна и характерна для его метода работа над определением нагрузки на опоры, поддерживающие свод.

Обнаруживая исключительно глубокое проникновение в техническую сущность вопроса, Леонардо сводил эту задачу к определению напряжения концов нити, провисающей под действием собственной тяжести,- метод, применяемый и в любом современном курсе механики. Затем же, не имея возможности точно разрешить эту задачу, Леонардо не вполне закономерно сводит ее к определению напряжений концов нити, на которой подвешен определенный груз. Последнюю задачу он разрешает, после многих ошибок и блужданий, вполне правильно. Применяемый им при этом метод таков: он берет один частный случай, определяет все входящие в него величины-длины расстояний от груза до точек подвеса, углы, образуемые нитью, и так далее-и выражает соотношение между Этими величинами в виде пропорции. Выводя чисто эмпирически эту пропорцию, он затем проверяет ее на другом частном случае и, как и следовало ожидать, находит, что первая пропорция была составлена неправильно. Тогда составляется вторая пропорция, которая опять проверяется, и так до тех пор, пока одна из пропорций не окажется правильной для всех возможных частных случаев, что и показывает, что именно эта пропорция формулирует объективно существующую в природе закономерность. Этот метод, впервые введенный Леонардо в науку, неизбежно должен был приводить к правильным результатам во всех случаях, когда все величины, определяющие данное явление, допускали точное измерение. И действительно, мы видим, что во всех таких случаях Леонардо к правильным результатам приходит.

Этим же методом он пользуется и при решении ряда других, впервые выдвигаемых им задач: так, он поставил и почти правильно разрешил задачу о предельных нагрузках, выдерживаемых вертикальными и горизонтальными опорами, и о сопротивлении на изгиб Этих опор. Этими работами Леонардо открыл новую область-науку о сопротивлении материалов, практически осуществляя то, что он излагал в объяснительной записке к своей модели тамбура миланского собора.

Весьма замечательны работы Леонардо над проблемой трения. Он первый ввел самое понятие коэффициента трения и вполне правильно выяснил причины, определяющие величину этого коэффициента.

Так, втайне от всех, кроме немногих близких друзей, герцогский инженер и художник Леонардо да Винчи создавал новую науку, полную великих возможностей.