ИТОГИ

Теперь мы можем попытаться свести воедино, в немногих словах, итоги нашего исследования, хотя мы сознаем всю условность и неизбежный схематизм формулировок, которые мы получим при таком сведении.

Рассмотрение развития механики до времени Леонардо да Винчи показало нам, что основной отличительной чертой этой науки, как и большинства других, на протяжении всей антич- ности и всего феодализма, до XV в., был ее умозрительный характер. Обе ветви, на которые довольно четко распадается механика этого весьма значительного периода, — учение о движении или, условно говоря, динамика и учение о весах или, тоже условно, статика, — почти одинаково отмечены этим характером. Учение о движении дает философское объяснение одного рода явлений природы — явлений, входящих в категорию "местных движений"; учение же о весах дает философское объяснение технических явлений, в первую очередь рычага — основного элемента техники, как античности, так и феодализма. Но так как в технике основным моментом является именно движение, то естественно, что в большинстве случаев первая часть механики — динамика — кладется в топ или иной мере в основу части — статики. Философский характер всей механики, как античности, так и феодализма определяет собой то, что наука эта, хотя в своей второй части рассматривает технические объекты и ставит их даже в центр своего внимания, все же абсолютно лишена технической целеустремленности. Она имеет целью объяснить, вскрыть философскую сущность того или иного явления из области техники, но не считает для себя возможным опуститься до того, чтобы служить технике, чтобы на базе своих законов обосновать то или иное техническое мероприятие. Она только объясняет технику, но не изменяет ее. Такое взаимоотношение между механикой, наиболее технической из точных наук, и техникой определяется всем социальным строем античной и феодальной формаций, в которых положение господствующего класса — заказчика и потребителя науки — не базируется на производстве. В этих общественных формациях только военная техника может считаться частью фундамента власти,— остальные же отрасли техники предоставлены рабам или ремесленникам-кустарям и не привлекают к себе особого интереса правящих классов. Такое взаимоотношение между механикой и техникой, такой насквозь умозрительный характер первой и насквозь ремесленно-эмпирический характер второй определяют собой основные черты механики до XVI в.: ее абстрактность, ее формальное совершенство, "достигающее иногда, например, в сочинениях Архимеда или школы Иордана Неморария, большой высоты, и в то же время почти полное отсутствие в ней эксперимента как начальной стадии исследования и проверки на техническом опыте как последней его стадии. А последнее в свою очередь неизбежно вело к тому, что механика эта лишена была критерия для отбора нужных и правильных результатов своих изысканий от резуль- татов ненужных и грубо неправильных. В ряде своих произведений, особенно относящихся ко времени феодализма, она обнаруживает, поэтому весьма своеобразную смесь и тех и других.

Только один раз, в эпоху ослабления и распада Римского мирового государства, в творчестве Витрувия и Герона механика делает попытку тесно связаться с техникой, стать базой для ее решительного движения вперед, но попытка эта оказывается заранее обреченной на неудачу. Использовать старую, спекулятивную механику без изменений нельзя, а для переделки ее нехватает сил уже разлагающегося общества.

Однако, само собой разумеется, что и вне безнадежной римской попытки механика античности и феодализма, сохраняя общие основные черты, отнюдь не оставалась неизменной. Наоборот, несмотря на то, что мы недостаточно с ней знакомы, мы должны отметить в ней значительную эволюцию. Ко времени Аристотеля, эпохи формирования основных перипатетических законов движения, которые затем сохранятся в течение девятнадцати веков, механика представляет собой некое единое, гомогенное философское целое — будь это система самого Аристотеля, оказавшая наибольшее влияние на дальнейшее развитие механики, или же враждебная ей система Демокрита, более прогрессивная с нашей точки зрения, но в течение античности и феодализма значительно менее популярная и действенная.. С течением времени, по мере развития вызывающего ее к жизни общества, механика постепенно более детально разрабатывает отдельные части своих учений. Внимательно всматриваясь в них, подвергая их детальному и тщательному анализу, она если не окончательно выделяет их из ранее абсолютно единого целого, то подготовляет возможность такого выделения. Эта расчленяющая работа начинается в области статики уже с творчества Архимеда, в области динамики — с греческих и затем арабских комментаторов сочинений Аристотеля. Особенное же развитие она получает в трудах схоластов Западной Европы. Последние своими, как будто бы совершенно бессмысленными, формально логическими спорами, имевшими целью восстановить в наиболее полном виде учение Стагирита, подготовляют его окончательное крушение, так детально разрабатывая его отдельные части, что они приобретают жизнеспособность и вне создавшей их системы. Отдельные части эти начинают жить особой жизнью и как бы сами просятся на волю из стесняющей их, явно обветшавшей клетки.

Одновременно, обрабатывая отдельные элементы завещанной античностью системы механики, феодальная наука, сначала арабская, а затем и западноевропейская, глубоко изменяет и самые методы обращения с материалом. Наглядные, легко представляемые геометрические методы античных механиков она заменяет значительно более абстрактными, нередко менее формально строгими, но все же достаточно прогрессивными алгебраическими, более соответствующими всему абстрактно-метафизическому и богословскому мировоззрению феодализма.

Рассматривая отдельные части некогда единой системы механики и применяя новые, более абстрактные приемы доказательств, поздняя механика феодализма нередко, как мы уже упоминали, находит весьма ценные результаты. Она подходит вплотную к правильным решениям, но, упорно отворачиваясь от контрольной инстанции опыта, не может отличить и отобрать их от результатов явно неправильных и абсурдных.

Таким образом, к концу XIV в., когда делаются попытки путем внешнего суммирования свести воедино, удержать от распада рассыпающуюся на составные части храмину механики, самое развитие механики подводит нас к какому-то порогу, настоятельно требует радикальной реформы, даже, можно сказать, революции.

Как, в каком направлении происходит эта революция и к каким результатам она приводит (а это и представляет для нас наибольший интерес), не может быть объяснено внутренним развитием механики, вся структура которой определяется создающим ее и потребляющим обществом. Она находит себе вполне адекватное объяснение только в тех глубоких социальных сдвигах, которые происходят в Европе вообще и в Италии в частности в XIV—XV вв., в радикальном изменении того социального заказа, который определил все основное направление науки, все ее основные черты.

Социальные сдвиги, определившие собой и вызвавшие к жизни то движение, которое обычно называется итальянским Возрождением, определили собой и принципиально новый социальный заказ науке вообще и механике в особенности. Впервые выдвинув к социальной, экономической, политической власти в передовых итальянских городах буржуазные элементы, гегемония которых была, как никогда, связана с производством, с быстро и радикально развивающейся техникой, Возрождение, естественно, передало занятие механикой в руки новых людей, техников-практиков, впервые появляющихся на исторической арене и начинающих играть на ней значительную роль. Люди эти, не получившие в подавляющем большинстве своем сколько- нибудь серьезного научного образования, не обремененные традициями враждебной им университетской, схоластической науки, с самого начала своей деятельности почувствовали необходимость сначала записать, фиксировать, кодифицировать своды своих приемов и рецептов, а потом и насытить их наукой, чтобы не отстать от требующей непрерывного развития техники и подвести под эти приемы и рецепты твердую теоретическую базу. Эта база, не изменяясь при всех изменениях строящейся на ней техники, должна была быстро и безошибочно давать нужные ответы на вопросы, этой техникой ставящиеся.

Совершенно естественно, что наука, в частности механика, растущая в эту эпоху непосредственно и органически из недр техники, должна была носить характер, радикальнейшим образом отличный от науки античности и феодализма, выросшей из недр философии, хотя и захватывавшей нередко технические объекты. Эта новая наука, наиболее яркое свое выражение нашедшая в научно-технических трактатах техника-дилетанта Альберти, по своему формальному уровню стоит значительно ниже механики поздне-схоластической, например, механики школы Иордана Неморария. Рассуждения ее нередко глубоко наивны и беспомощны, какая бы то ни была логическая строгость в них отсутствует. Но при всем том эта новая, только рождающаяся механика заключает в себе колоссальные творческие возможности и силы. Будучи рождена техникой и для техники, она дополняет логические и математические рассуждения трезвым, реалистическим, внимательным рассматриванием изучаемых ею технических объектов.

Создавая все свои построения с конкретными техническими целями, новая механика в практике приобретает тот критерий, которого не хватало механике античной и средневековой. Путем проверки на техническом опыте она должна и сможет рано или поздно безошибочно определить, какая теория правильна и какая ложна, отсеять в своих построениях нужное от излишнего. Это обстоятельство, несмотря на формальную слабость и беспомощность ее первых шагов, неукоснительно приводит ее к созданию новой, бесконечно более близкой к объективной действительности, а, следовательно, более научно ценной системы.

Все отмеченные выше черты новой механики, проявляющиеся в творчестве Альберти и других ученых итальянского XV в., только мельком, как бы случайно и на короткие мгновения обнаруживающиеся перед внимательным взором исследователя, приобретают исключительную ясность и четкость в гигантском и не всегда правильно оцениваемом и понимаемом научном твор- честве гениального художника, техника и ученого — Леонардо да Винчи.

Леонардо да Винчи, воспитанный в том же кругу практиков-художников и инженеров, что и все первые итальянские инженеры, самим своим социальным лицом был предназначен к роли реформатора наук, настоятельно требующих радикальной перестройки. Его исключительная, можно сказать гениальная одаренность давала ему возможность осуществить эту реформу, но другие черты его характера и время, в которое он творил, определили собой невозможность довести до конца это грандиозное начинание. Сын богатого нотариуса, принадлежавшего к буржуазно-эксплуататорской верхушке Флоренции, Леонардо затем попадает в цеховую мастерскую, в круг мелкобуржуазный или даже полупролетарский, в круг работников кисти и отвеса. Всю жизнь он занимает какую-то двойственную позицию между двумя социальными пластами, интересы и чаяния которых были только внешне связанными, внутренне же глубоко противоположными. Эта двойственная позиция в значительной мере определила собой общую моральную и творческую характеристику Леонардо. Чувствуя себя чужим в обоих кругах, в которых он вращался, Леонардо приобрел замашки чудака, оригинала, человека, живущего и творящего путем отталкивания от всей предыдущей традиции, человека, страстно стремящегося проявить и утвердить собственную индивидуальность во всем ее своеобразии и во что бы то ни стало, что нередко бывает с людьми, социально не нашедшими себе места. Кровная связанность с правящим классом дала Леонардо ту перспективу, то чувство острых и актуальных запросов современности, то ощущение неизбежности катастрофы для окружавшего его общества, которые отсутствовали у большинства художников-профессионалов; воспитание же в кругу этих профессионалов дало ему в руки такие технические средства и навыки, которые совершенно отсутствовали у представителей высших классов, даже у лучших из них, вроде Альберти. Наконец, самый жизненный путь, самый процесс развертывания научного творчества Леонардо, идущего от техники к науке, а не наоборот, не связанного при своем формировании традициями научного на- следия, а только затем постепенно впитывающего эти традиции там, где они необходимы для создания новой научной картины, также определяет собой его творчество. Таким образом, социальное происхождение, положение и жизненный путь Леонардо как бы предопределили его направление в искусстве и науке; выполнить же ее так блестяще и вместе с тем так безукоризнен- но он смог благодаря исключительной одаренности своей натуры.

Итак, к моменту расцвета научной деятельности Леонардо механика явно и несомненно подошла к какому-то перелому. Новая социальная и экономическая обстановка властно требовала ее коренного обновления, а в лице художника Леонардо из Винчи явился человек, который мог и должен был попытаться осуществить это обновление. Всеми этими обстоятельствами и определяется полностью, или, во всяком случае, в основных чертах, система механики Леонардо. Система эта, несомненно, существующая, вопреки мнению некоторых исследователей, как некое целое, не является все же целым, сколько-нибудь отлитым или отлившимся в окончательные, стройные формы, как думают другие исследователи. Дошедшая до нас в сотнях разрозненных листов, в тысячах не сведенных воедино записей, она имеет единое устремление и подчиняется единому творческому замыслу. Но в то же время она составлена из разнообразных и еще не полностью переплавленных элементов, отдельные части ее различно разработаны и доведены до различной степени совершенства. Вся она является одновременно и цельной и крайне фрагментарной.

В своих отдельных формулировках, выводах и доказательствах в области механики Леонардо нередко вплотную подходит к формулировкам, выводам и доказательствам, вошедшим в науку через десятилетия и больше после ее создания, а иногда и предвосхищает их. Достаточно назвать прообраз закона Ньютона в учении Леонардо о действии и противодействии; правильное определение натяжения нити, укрепленной за два конца; частично правильное определение опорных реакций косо поставленного стержня; исключительно смелую постановку вопросов сопротивления материалов и деталей машин и, наконец, совершенно поражающую в XV в. трактовку проблемы трения, предвосхищающую достижения механики, на два века более зрелой. Эти отдельные, иногда поразительные успехи Леонардо, конечно, были бы сами по себе достаточными для того, чтобы обеспечить своему творцу почетное место в истории науки. Но не они являются наиболее важными и заслуживающими главного внимания в творчестве художника. Наиболее важен в нем самый метод его — новый, революционизирующий науку, круто и решительно поворачивающий ее на новые пути, по которым она идет и по сегодня.

Как ни один из ученых механиков до него, Леонардо пытался в едином гигантском усилии охватить все вопросы из области механики, которые когда бы то ни было ставились этой наукой. Как ни один из них, он тщательно изучал и использовал все дошедшее до него научное наследие, и как ни один из них он сумел не просто пересказать это наследие, а радикально переработать его, переориентировав его на актуальные, настоятельные требования своей эпохи — эпохи глубочайших социальных сдвигов и изменений. В этом гигантском охвате тем и мате- риала и в радикальной новизне подхода к нему заключаются и все сильные и все слабые стороны механики Леонардо. Поняв в процессе творческой технической работы, что без надлежащей теоретической базы техника не может быть решительно сдвинута с места, Леонардо собирает воедино все, что в области технической теории (а таковой является в первую очередь механика) было создано до него. Затем он подвергает проверке всю массу довольно гетерогенных доказательств и законов при помощи эксперимента, который один только может гарантировать абсолютную правильность этих доказательств и законов, правильность не формально логическую, а истинную, которая дает возможность при помощи полученных формул и законов строить арки и своды, поднимать тяжести, стрелять из пушек.

В процессе этой проверки Леонардо, несомненно, первым из ученых вырабатывает тот экспериментальный метод, который: затем ложится в основу всего дальнейшего развития науки. Он, несомненно, первый строит всю свою научную систему с ориентацией на техническую практику, являющуюся последней проверочной инстанцией всякого его научного построения. Такая радикальная переориентация механики, реформирование ее сверху донизу, неизбежно и, можно сказать, стихийно наталкивает Леонардо на постановки новых вопросов, постановки, чуждые всей предшествовавшей механике, и на правильные или почти правильные решения ряда задач, причем ценность и специфичность этих решений еще далеко не ясны самому их творцу. С другой же стороны, эта обширность и радикальность проводимой Леонардо реформы определяет собой и слабые стороны его механики. Почти необозримая обширность ее делает физически невозможным завершение начатой уже в середине жизни гигантской работы. Необходимость же сохранять в каждом отдельном вопросе и в каждой группе вопросов постоянную и тесную связь с опытом, с физической реальностью, с технической практикой, определяет собой формально- математическую ошибочность ряда рассуждений Леонардо, по-видимому, вообще по природе своей имевшего малую склонность к абстрактно-математическим построениям.

Однако, ряд дефектов механики Леонардо — ее фрагментарность и математическое несовершенство — ни в какой мере не умаляет ее общего значения. Несмотря на них, а до некоторой степени именно благодаря им, она является первым созданием новой науки, тесно связавшей свои судьбы с практикой. Эта наука не только объясняет мир, но и делает первую, еще робкую и неуклюжую попытку переделать его. И именно это качество механики Леонардо да Винчи, флорентийского художника, техника и ученого, гениального чудака и неудачника, поднимает ее выше уровня отдельного, частного, хотя и весьма важного явления,— оно придает ей особую принципиальную значимость и симптоматичность. Механика эта является только одним из проявлений того общего перелома в области науки, отражающего глубокий перелом в социальном строе Европы, который происходит в XV — XVII вв. Подробный анализ ее дает, как нам кажется, возможность заглянуть глубже, чем это делается обычно, в самый механизм создания нового этапа в науке — этапа, из которого вырастает наука, существующая до наших дней.