ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МЕХАНИКА - ГЛАВА 2. ФЕОДАЛИЗМ. § 2. МЕХАHИКА У АРАБОВ

Как мы уже упоминали, процесс трансформации античной науки в науку феодальную, идущий параллельно с процессом вызревания самого феодального общества, на Западе несколько запаздывал и протекал медленно и трудно. Значительно быстрее, но зато менее органично и прочно протекал этот процесс на Ближнем Востоке. Образовавшийся здесь в VII в. арабский халифат, находившийся на перекрестке европейских и азиатских влияний, по самой своей структуре менее революционизировавший установившийся порядок, чем феодализм европейский, сразу же, или во всяком случае значительно скорее, чем последний, выработал своеобразную научную систему .

Система эта, так же как и западноевропейская, базировалась в основном на греческо- эллинской и эллинистической науке. Но, в то время как Европа медленно и неуклонно осваивала поздние компиляции, арабская наука, возможно стоявшая на плечах какой-то более старой культуры, сразу же обращается к оригинальным произведениям классиков, которые переводятся и комментируются. При этом, как обычно бывает при освоении научного наследия общества, глубоко отличного от общества, это наследие воспринимающего, арабы думали, что точно переводят классиков античной науки, стремясь комментариями только разъяснить в духе автора допущенные им неясности, фактически же они глубоко и радикально модифицировали античную науку. Античные произведения, изложенные или даже просто переведенные арабскими учеными, оказываются в большинстве случаев по всему своему духу очень далекими от своих прототипов. Блестящий пример такой трансформации античного научного наследия при прохождении его через призму арабской науки мы имеем в области механики в чрезвычайно интересном трактате "Книга Карастуна" — Liber Charastonis", вышедшем из-под пера арабского ученого-энциклопедиста конца VIII в. Табит Бен-Курры и чрезвычайно распространенном как в арабском, так и в европейском научном обиходе в течение последующих шести веков . Дюхем придерживался мнения, что трактат Бен-Курры представляет собой перевод с небольшими переделками какого-то не дошедшего до нас эллинистического сочинения о механике, но позднейшие исследования Видемана и Бухнера позволяют решительно отвергнуть эту версию. "Трактат о римских весах", ибо слово "Карастун" и обозначает, невидимому, те самые римские весы, которые в предварительной форме были исследованы еще в "Механических проблемах", написан Табитом Бен-Куррой в качестве изложения комментария к какой-то механической работе Евклида, сделанного раньше каким-то другим ученым. Предисловие "Книги", сохранившееся, правда, только в латинском переводе, говорит: "Эта наша глава (hoc autem capitulum) присоединена к книге, называемой "Книга Евклида". Все исследователи без исключения считают, что эта "Книга Евклида" есть не что иное, как первый из упомянутых нами выше (стр. 47), приписываемых Евклиду отрывков — трактат "De gravi et levi". К содержанию этого трактата действительно непосредственно примыкает "Liber Cliarastonis", в первом из своих положений кратко суммирующая его содержание и в дальнейшем изложении вообще весьма близкая к тексту всех трех приписываемых Евклиду отрывков.

Уже цитированное нами и сохранившееся только в нескольких списках латинского перевода трактата предисловие, имеющее форму письма к другу, говорит в весьма запутанных и цветистых выражениях, свойственных стилю арабской науки, о том, что трактат является самостоятельным изложением исправленного автором перевода какого-то классического произведения, изложением, частью повторяющим свой прототип, частью же дающим новое, конечно не противоречащее ему. Самое же интересное в предисловии то, что оно (как и ранее рассмотренные нами предисловия классических трактатов) вскрывает отношение автора к своему предмету. Отношение это чрезвычайно характерно. Если Евклид и Архимед в своих механических трактатах проявляли стремление оторвать каждое отдельное, замкнутое в цепи своих безукоризненных доказательств положение как от картины мира, философски осмысляющей сущее, так и от реальной практики, то Табит развивает эти тенденции до последней крайности. Эллинистические механики при всей своей абстрактности всегда сохраняли, сознательно или бессознательно, связь как с тем, так и с другим. Табит же теряет ее начисто. Это отнюдь не значит, что "Книга Карастуна" в своих основных высказываниях вступает в противоречие с основами механики, сформулированными Аристотелем, или же совершенно лишена технического содержания. Наоборот, ее первые положения повторяют "Трактат о тяжести и легкости", насквозь перипатетический, а самое ее содержание посвящено рассмотрению не абстрактно геометрического рычага, а реальных, технически применяемых в быту весов. Но в то же время основные положения аристотелевой "физики" не ощущаются как система высказываний, адекватно отражающих действительность, а воспринимаются как классический, полный вековой таинственной мудрости текст — важный, интересный, неоспоримый сам по себе и долженствующий поэтому служить объектом размышлений, разъяснений и толкований вне связи его с реальной действительностью. Философское осмысление действительности переходит текстуально в другую социальную среду, которая видела и ощущала эту действительность совсем иначе, но не была, очевидно, достаточно органичной, чтобы выковать новую, адекватную этому новому мироощущению систему. Здесь это осмысление окаменевает, превращается в собрание как бы священных текстов, над которыми производятся разного рода логические операции схоластического характера.

То же происходит и с технической стороной античной механики — независимо от того, имеет ли для нового общества технический смысл бережно переводимый и комментируемый античный текст (например, в случае Карастуна — римские весы) или он его совершенно не имеет (как с большей частью механизмов механики Герона). Технический текст античности есть священный текст, дающий пищу для размышления благородному уму. Цель научных рассуждений есть логическая игра понятиями, построение из целиком условных кубиков различных, возможно более замысловатых и возможно более разнообразных зданий. "Книга Карастуна" — один из прекрасных образцов именно такого подхода к научной работе.

Особенно ясно это видно из коротенького (также сохранившегося только в латинских версиях) заключения, которое, не упоминая ни о соответствии изложенного истинному положению вещей, ни, тем более, о практическом применении его, заканчивается словами: "Итак, если ты будешь пользоваться нашими доказательствами и из этих доказательств поймешь то, что мы обещали, оно отвлечет тебя от предела сомнения и скроет тебя от ошибки уподобления (неправильного? — Buchner) и поможет тебе узнать причину ошибки". Только условная игра условными понятиями — вот что интересует автора. В соответствии с таким подходом получает специфическую окраску и само математическое изложение трактата, действительно примыкающее, как декларирует предисловие, к евклидо-архимедовым работам, но в то же время глубоко видоизменяющее самый их дух.

Изложение, как сказано, начинается с краткого повторения основного утверждения перипатетической механики, развитого затем в приписываемом Евклиду трактате "De gravi et levi". Первый параграф "Книги Карастуна" гласит: "Если два движущихся тела проходят два пространства в равные времена, то отношение одного расстояния к другому равно отношению силы движения тела, движущегося на первом пространстве, к силе движения другого движущегося тела". Зависимость эта непосредственно вытекает из приведенной нами выше (стр. 28) основной перипатетической формулы движения, ибо при постоянных m и t мы будем иметь прямую пропорциональность между силой и расстоянием. Второй параграф переходит уже прямо к неравноплечему геометрическому рычагу первого рода и устанавливает, что концы его проходят расстояния, пропорциональные плечам рычага. А из этого третий параграф, следуя за псевдоаристотелевыми "Проблемами механики", непосредственно выводит закон невесомого неравноплечего рычага.

Следовательно, если грузы d и b (рис. 6) подвешены па плечах равной длины, то проходимые ими при наклоне весов расстояния равны, следовательно равны приложенные к ним силы. Если же отодвинуть груз d в положение а и опять поворачивать весы, то окажется, что груз, приложенный в а, будет, находясь на более длинном плече, проходить более длинный путь. Иными словами, он будет находиться под действием большей силы, для уравновешивания которой нужно увеличить силу, приложенную к а, причем увеличить ее так, чтобы отношение новой силы к старой равнялось отношению меньшего плеча к большему, что и дает закон рычага. Вряд ли прав Бухнер; считающий, что, выводя доказательства своего третьего параграфа из положений, высказанных в первом и во втором, Табит делает грубую ошибку, разумея в первом параграфе под понятием "силы движения" величину gv (произведение веса на скорость), а в третьем - Pw (произведение веса на расстояние). При равных промежутках времени (а концы весов проходят свои пути в одно и то же время) Табит имел право заменить скорости пропорциональными им расстояниями. Ошибка его заключается в подмеченной Бухнером нечеткости применяемого им понятия силы или, вернее, в самом факте базирования на неверной, по крайней мере, для данного случая, формуле Аристотеля.

Но доказательством закона рычага не заканчивается "Книга Карастуна"; наоборот, это доказательство дано весьма кратко и служит только первой ступенью. За ним следует несколько положений, опирающихся, очевидно, не на первый из рассмотренных нами и приписываемых Евклиду отрывков, а на второй. Цель этих положений, в дальнейшем изложении не используемых, показать, что равновесие на весах не зависит от длины подвесов груза и сохраняется при наклоне этих подвесов под одинаковым углом. Мимоходом здесь высказывается, что при подвесах, направленных к плечам не под 90°, за точки подвеса груза должны приниматься точки пересечения перпендикуляров, опущенных из точек реальных подвесов на плечи весов, с этими плечами. Это также, как мы уже видели у Герона (см. стр. 70), но несколько с другой стороны, подводит к понятию момента сил. Доказательство, даваемое этому положению, базируется опять- таки на выведенной из перипатетической формулы пропорциональности сил и проходимых под их действием в равное время равными весами расстояний.

В одной из сохранившихся рукописей за этим следует отсутствующее в других рукописях краткое и совершенно бездоказательное рассмотрение римских весов и способа определения на них, во-первых, общего веса груза, подвешенного на меньшем плече, при известной величине скользящего груза, а во-вторых — определения чистого веса взвешиваемого груза без веса чашки, на которую он кладется. Из содержания, так же как из соответствующих разделов "Проблем механики" и "Механики" Герона, совершенно ясно, что самое деление длинного плеча, его градуировка, производится чисто эмпирически.

После этого, несколько гетерогенного отрывка, явно вставленного одним из переписчиков-комментаторов, продолжается главная линия изложения трактата, основным и, пожалуй, наиболее интересным звеном какового является четвертый параграф, распадающийся на две теоремы. Первая доказывает, что два равных груза, расположенных на одном из плеч весов и уравновешиваемых определенным грузом на другом плече, могут быть заменены суммой их, подвешенной в точке, делящей расстояние между ними пополам. Как мы помним, теорема эта, но в обратной формулировке (замена одного груза двумя) доказывалась во втором псевдоевклидовом отрывке. Она же лежит в основе четвертого предложения архимедова "Равновесия плоских тел" (центр тяжести системы из двух равных грузов лежит в середине линии, соединяющей их центры тяжести). Но, во-первых, и там и тут теорема эта предшествует доказательству закона рычага, в то время как у Табита она из этого закона выводится; во-вторых, что для нас наиболее важно, самый способ доказательства резко отличает метод Табита. Последний рассуждает так.

Пусть на одном из плеч весов (рис. 7) подвешены в точках z и b два груза Н и w, уравновешиваемые на другом плече грузом Е, подвешенным в точке а. Требуется доказать, что при замене грузов Н и w грузом К, равным их сумме (К=Н+w) и подвешенным в середине между z и b, равновесие не нарушится. Для доказательства этого положения автор трактата рассуждает следующим образом. Каждый из двух грузов Н и w, уравновешивающих вместе груз Е, уравновешивает в отдельности некоторую его часть. Примем, что w уравновешивает xЕ, а Н уравновешивает уЕ, тогда из установленного ранее закона рычага величины хЕ и уЕ определяются из уравнений. Но Н и w по условиям равны. Если теперь сложить первое и третье уравнения, то получится целое Е.

В приведенном выше доказательстве мы встречаемся с методом, резко отличным от античного вообще и от архимедова в частности. Вместо наглядных геометрических построений мы видим здесь алгебраический способ сложения уравнений, способ более абстрактный и совсем иначе подходящий к объекту. Подход этот не обогатил механику новыми выводами, но открыл широкий путь для такого обогащения. При этом как ни объяснять появление в арабской науке алгебраического подхода к различным и в том числе механическим задачам, он должен быть отмечен.

Вернемся к § 4 трактата Бен-Курры. Положение, доказанное для двух грузов, распространяется на любое число их. На этом основывается доказательство второго положения, которое гласит: если груз распределен равномерно и беспрерывно по плечу весов или, иными словами, является самим физическим плечом, то он может быть заменен весом, равным по величине и приложенным в середине плеча. Теорема эта доказывается способом довольно сложным, но изящным. Мы приведем только основные его черты.

На большом плече bg (рис. 8) весов аb подвешен весомый стержень dbew, распределенный равномерно и беспрерывно по этому плечу. Требуется доказать, что если подвешенный в а груз z уравновешивает груз dbew, то равновесие не нарушится при замене последнего равным ему грузом Т, подвешенным в его середине, т. е. в точке n. Действительно, предположим, что равновесие нарушится и что весы наклонятся в сторону а; тогда для восстановления равновесия необходимо добавить в n некоторый вес L; отметим на аb точку т, расстояние которой от b будет так относиться ко всей длине стержня dbeui, как вес добавленного груза L к весу всего стержня Т. Или, иначе, отрежем на стержне dbew кусок bmhe, по весу равный L. Разделим затем bn и равное ему nd на целое число частей меньших bт. Получим точки и равные куски стержня. Если, мы теперь возьмем кусок adwr, снимем его со стержня и подвесим в точке ?, то он будет уравновешивать большую, чем раньше, часть z, так как плечо рычага стало большим. То же проделаем со всеми остальными равными кусками. Если теперь мы сложим все новые веса, приложенные к левому плечу рычага, то получим на этом левом плече общий вес больший, чем вес z, приложенный к точке а. Если же мы, кроме того, в точке d подвесим еще один такой же кусок (равный ?dwr), то разница в весах на плечах окажется еще большей. По ранее доказанному предложению мы знаем, что равные и подвешенные на равных расстояниях веса могут быть заменены их суммой, подвешенной в середине между точками подвеса двух средних — т. е. подвешенным в точке n весом Т + ?sdw, причем ?dwr, по условию меньше dmhe, каковое равно L. Из этого же следует, что Т + ?dwr меньше еL будет перевешивать z, подвешенное в а, в то время как мы приняли что Т + L будет уравновешивать это z, что невозможно. Таким же точно образом приводится к абсурду и противоположное предположение, что весы склоняются в сторону b.

Доказав эту наиболее длинную свою теорему, Табит в седьмом и последнем параграфе подходит к основной цели работы — определению веса, который должен быть приложен к короткому плечу весомого рычага, чтобы уравновесить превосходство веса большего плеча. Эта задача была решена, но не обоснована в третьем из отрывков, приписываемых Евклиду (см. стр. 50).

Рассуждение ведется так. Если вес всего коромысла (рис. 9) весов равен ? и полная длина его равна ? при длинах большей части ?1 и меньшей ?2, то искомый вес Р должен уравновесить разницу в весе между длинами ?1 и ?2, т. е. ?1 — ?2, и будет равен произведению (?1 —?2) на ?, деленному на ?, помноженному на ? и, наконец, разделенному на 2 ?1. Самое обоснование этой формулы, как и во всех доказательствах "Книги Карастуна" дается, так сказать, на двух ступенях . Сначала под заголовком "Пример" данная выше формула показывается на конкретном чертеже и выражается алгебраически, а затем уже под заголовком "Доказательство", при помощи введенных алгебраических обозначений, дается собственно обоснование. Так, пользуясь чертежом, Табит утверждает, что для определения веса Н нужно вычесть ga из bg, получим bd; разность помножить на вес коромысла аb, получим некую величину Е, затем разделим Е на длину ab, получим w, помножим w на длину ab, получим z, наконец, разделим z на две длины ab и получим искомый вес H. Действительно, Е есть произведение длины bd на вес коромысла=bd X вес ab, а, следовательно, w есть вес bd. Следующая величина z=w . ab, но это же z равно Н . 2ag.

Разделив затем db пополам, получаем точку f. Из этого же следует, что вес Н, привешенный в а, и вес w или равный ему вес К, привешенный в t, поддерживают весы в равновесии согласно закону весов, если мы примем коромысло весов невесомым. Но мы показали, с одной стороны, что груз w есть вес отрезка bd весомого коромысла, а с другой — раньше доказано, что вес весомого стержни может быть без нарушения равновесия заменен равным ему весом, приложенным в середине его. Часть же коромысла ad находится в равновесии, а, следовательно, установленная нами зависимость правильна, и из нее может быть определена величина Н.

На этом кончается основной текст трактата Бен-Курры. Но одна из рукописей (Бейрутская) дает в качестве продолжений еще три теоремы, являющиеся как бы частными случаями установленной выше зависимости, простыми следствиями из нее для более сложных условий. Первая из них гласит: "Если мы разделим равномерно толстую балку, сделанную из равномерного материала, на две различные по величине части и повесим на конце короткого плеча вес А, который будет так относиться к весу длинного плеча, как половина длины большего плеча к длине меньшего, и, кроме того, подвесим на половине длины большего плеча вес Т, так относящийся к весу F2 меньшего плеча, как половина длины меньшего плеча к половине длины большего плеча, то весы останутся в равновесии. Это и два подобных же следствия, содержащиеся в двух следующих параграфах, доказываются путем таких же рассуждений, как вышеприведенная теорема, и сводятся, в конце концов, к ней.

После всего изложения в этой рукописи дается наиболее общая формулировка условия равновесия весомых весов в следующих выражениях, на которые мы обращаем особое внимание, так как они встретятся нам в дальнейшем: "Мы делим балку равномерной толщины и вполне равномерной субстанции да две разные части, отнимаем от большей части длину, равную меньшей, и множим половину длины балки на вес превосходства большей части над меньшей; произведение мы делим на длину меньшей части. Частное дает вес, который, будучи подвешен на конце меньшей части, будет удерживать в горизонтальном положении балку".

Трактат Табита Бен-Курры, который мы столь подробно рассмотрели, отнюдь не является единственным трудом по механике, вышедшим из недр арабской науки.

Таких трактатов, рассматривающих проблему весов, их конструкцию и применение, арабская наука создала, очевидно, Довольно много. Так, один из позднейших трактатов этого типа — "Книга о весах мудрости", написанная в середине XII в. Аль-Казини , приводит в своем вступлении длинный список авторов, писавших на эту тему. Трактат Аль-Казини не останавливается на математическом доказательстве самого закона весов. Сжато изложив архимедо-героново учение о центре тяжести и в одной фразе сформулировав этот закон, он большую часть своей работы посвящает конструктивным особенностям и работе весов для определения удельного веса физических тел. При этом он обнаруживает (что характерно для позднего времени), значительно более технический, чем Табит, подход к предмету. Но в то же время он осознает свою задачу в том же философско-схоластическом плане, как последний, объясняя смысл своей работы тем, что весы есть одно из первых проявлений "божественной справедливости" на земле, обнаруживающейся в коране, в мудрых людях, в калифе и, наконец, в весах.

Мы уже упоминали о том схоластически-спекулятивном характере, который свойствен арабской механике, не создающей своей системы основных положений, не могущей и не стремящейся преодолеть метафизический характер античных научных построений, а окружающей их тонким и замысловатым кружевом комментариев, добавок, частных случаев. Все это настолько обволакивает античную сердцевину, уже несколько окостеневшую на чуждой почве, что она делается весьма мало видной и как бы сама трансформируется. Достаточно всмотреться внимательно в доказательства хотя бы одной-двух теорем Табита, чтобы убедиться в справедливости сказанного. В основе каждой из теорем лежит греческий геометрический способ доказательства, особенно ярко проступающий в доказательстве теоремы § 4; в то же время самая суть доказательства радикально отлична от античной: она в основном алгебраична, а не геометрична. Весь ход мысли ясно показывает, что автор мыслит не наглядным геометрическим способом, подобно Архимеду, а производит отвлеченные, спекулятивные, алгебраические операции с величинами, которые заданы как геометрические, но в ходе доказательства совершенно теряют свою наглядность.

Чем вызвана такая коренная трансформация в подходе к одним и тем же научным фактам при переходе с греко-римской почвы на почву арабского халифата, мы, как уже выше сказано, затрудняемся определить. Возможно, что здесь сказывалась неорганичность структуры арабской науки, перенесенной с резко отличной почвы, а потому воспринятой не в ее полнокровной, наглядной реальности, а в ее логической структуре. Более чем вероятно, что здесь сказались и какие-то дальневосточные, в первую очередь индийские влияния. Но как бы то ни было, самый факт неоспорим — арабская механика заменяет геометрический подход античной науки подходом алгебраическим и, пропуская через него отдельные построения механики античности, значительно их видоизменяет.

Но, видоизменяя метод доказательств, арабская механика оставляет нетронутыми не только всю их систему, но, что, пожалуй, еще важнее, и самый фундамент, на котором эта система строилась. Мы видели совершенно ясно в "Книге Карастуна", что таким фундаментом являлись основные формулы движения, зафиксированные Аристотелем и развитые в приписываемом Евклиду трактате "De gravi et levi".

Мы уже высказывали предположение о том, что именно это построение системы на основных положениях и формулировках, созданных другой культурой, определило собой схоластический и алгебраический характер арабской науки, но оно же, по-видимому, вызывало потребность и в некоем приспособлении самого этого фундамента к идеологическим требованиям новой исторической обстановки.

Потребность эта сказывалась уже во время разложения античного общества и нашла свое выражение в многочисленных комментариях к философским и научным произведениям эллинской и эллинистической мысли, в первую очередь к "Физике" Аристотеля. Та же комментаторская работа продолжается и арабской наукой. Она подхватывает нить тонких и сложных философских и филологических рассуждений по поводу аристотелева текста и прядет ее дальше; она создает грандиозные, замысловатые и формальные произведения, достигающие предельного развития в знаменитых на ряд веков комментариях Ибн-Синны, известного в Европе под именем Авиценны, и особенно Ибн-Рушда, европейское имя которого Аверроэс часто просто заменяется прозвищем "Комментатор".

Все эти комментарии стремились объяснить неясные места обожествляемого текста, внутренне же отвечали естественной потребности приспособления этого текста к новым требованиям и вкусам. По ряду исторических причин требования эти были недостаточно сильны, чтобы полученное от предыдущей культуры наследие было переработано полностью, и в то же время достаточно специфичны, чтобы оно было частично переделано. При этом в процессе переосмысления и без того не очень целостной физической энциклопедии Аристотеля в ход пускались элементы и материалистически-атомистические, и сугубо идеалистически- платонические, и неоплатонические. Недаром исследователи обыкновенно отмечают, что в классических для всего средневековья комментариях Аверроэса неоплатонические элементы значительно доминируют над элементами чисто перипатетическими .

Комментарии арабских ученых, так же как и позднегреческие комментарии, касаются всех вопросов, затрагиваемых в физических сочинениях Аристотеля, т. е. в первую очередь в "Физике" и "О небе". Особенно подробно и охотно останавливаются они на тех вопросах, которые и в системе Аристотеля имели доминирующее значение, — в первую очередь на вопросе о природе движения.

Движение, понимаемое в очень специфическом и чрезвычайно широком смысле, было одной из основ аристотелевой метафизики; в то же время именно две основные зависимости, характеризующие в перипатетической физике два вида движения — естественное и приобретаемое, лежали в фундаменте всей античной механики. Поэтому естественно, что как в позднегреческих комментариях, о которых мы говорили выше, так и особенно в комментариях арабских в центре внимания стоит именно вопрос движения. Представители новой науки чувствовали, что здесь лежит ключ ко всему научному построению, что если пересмотреть эту основу основ, то даже при сохранении значительной части построения без изменения все здание приобретет другой характер. В то же время окружающая их жизнь, подсказывая им тенденции к перестройке этого здания, не давала достаточно сильных импульсов для полной замены его фундамента. Поэтому, не отказываясь совсем от основных формул Аристотеля и, даже наоборот, возводя их на высоту почти божественного откровения, арабская наука, так же как позднегреческая, окутывает их густой пеленой комментариев, которые как бы приоткрывают дверь в новый мир.

Сколько-нибудь подробное и углубленное рассмотрение хотя бы даже только механических частей арабских комментариев к аристотелевой "Физике" увело бы нас слишком далеко от нашей основной темы, тем более что именно в таком аспекте эти комментарии почти не изучены. Даже специально занимавшийся в последние годы своей жизни вопросами критики основ аристотелевой "Механики" Дюхем использовал их весьма незначительно. Поэтому мы ограничимся только несколькими замечаниями, характеризующими самую постановку вопроса у арабских комментаторов.

Основным из близких к механике вопросов, разбираемых ими, является, как и во всей аристотелевой системе, вопрос о Движении, но они почти не затрагивают тех формул и зависимостей, которые фиксируют связь между отдельными элементами движения и на которых, как мы видели, базируется все построение античной механики. Зато с нашей точки зрения слишком подробно они анализируют основные понятия, входящие в состав этих зависимостей. Их интересует в первую очередь вопрос о разнице между движением естественным и приобретаемым, затем различие между двумя видами естественного движения — круговым небесным и прямолинейным земным. Подробно разбирают они неразрывно связанный с проблемой естественного движения на земле вопрос о природе тяжести и легкости, свойственных определенным стихиям и телам, составленным из них, и, наконец, два особенно важных для дальнейшего развития механики вопроса: первый — о природе, или сущности самого движения как такового и неразрывно связанный с ним вопрос о сущности времени, второй — о соотношении между силой и вызываемым ею приобретаемым движением. Речь идет здесь не о количественных соотношениях, которые не интересовали комментаторов, а о сущности явления. Одним из ответов на этот вопрос являлась созданная еще в античности теория "импето".

В разборе всех этих вопросов комментаторы приводили как свое понимание текстов Стагирита, так и ряд высказываний античных писателей, споривших с ним или дополнявших его. Они сводили то, что им казалось более ценным в работах предыдущих комментаторов, и из всего приведенного, часто весьма значительного и многословного материала делали свои выводы, по их мнению наиболее соответствующие букве и духу перипатетического учения, но фактически очень и очень часто весьма далекие от него. При этом отдельные положения и высказывания трактовались и обсуждались самостоятельно, вне связи со всей системой, по духу чуждой комментатору. В результате сложной цепи рассуждений и цитат, хотя и компилятивная и местами противоречивая, но все же органически цельная система Аристотеля превращалась в сложную паутину рассуждений, оторванных от ощущения реальной действительности. Из этих рассуждений каждое в отдельности было связано с Аристотелем, но в своей совокупности они давали принципиально иную ткань.

Рассуждения эти, будучи логически продолжены и несколько переработаны, должны были неизбежно повести к крушению самой перипатетической системы. Однако ни такое продолжение, ни, тем более, переработка не были суждены арабской науке.