ГЛАВА ДЕВЯТHАДЦАТАЯ. «АТЛАHТИЧЕСКИЙ КОДЕКС»

Сам Леонардо да Винчи не был художником и человеком, сохраняющим, при безмерности внутреннего кругозора, детскую душевную простоту. Мысль его обнимает весь мир, но он не соприкасается с ним в непосредственных ощущениях, и вот почему именно его манускрипты, с их необозримым содержанием, не приведенным ни в какую систему и разбросанным в хаотическом беспорядке, как глыбы рассыпавшейся скалы, хорошо передают общий характер его умственного творчества. Тут он весь налицо, с его энциклопедическим гением, с его индивидуальными привычками, которые кое-где выступают над безбрежным океаном ученых исследований. Такой именно океан исследований и познания представляет собою «Атлантический Кодекс». Издание его в настоящее время уже совершенно закончено и заключает в себе 1384 одних факсимильных листов, воспроизводящих текст и рисунки Леонардо да Винчи. Начиная с 1894 г., когда, после произошедших в этом деле замедлений, литературная редакция Кодекса перешла от Гови к Пиумати, печатание манускрипта двинулось ускоренным ходом, хотя нужно сказать, что, при необычайной роскоши издания, в научном отношении оно уступает изданию Равессона-Молльена. Факсимиле, представляющие чудо фотографического воспроизведения, прикладываются к выпускам большими отдельными страницами. Библиографических примечаний очень мало. Текст оригинала не сопровождается никакими объяснениями, хотя в предисловии к первому выпуску Франческо Бриоски, президент итальянской королевской академии, обещает, по завершении всего издания, дать особое приложение, в котором будут объяснены труднейшие выражения и места Кодекса. Изучая выпуск за выпуском этот монументальный труд, даже после манускриптов Французского Института: постоянно испытываешь какое-то жуткое, почти головокружительное впечатление от бесчисленных чертежей, рисунков, планов, сопровождаемых сухими, краткими текстами. Несмотря на мелькающие, от времени до времени, сведения из личной жизни Леонардо да Винчи, на множество басен, загадок и цинических анекдотов, «Атлантический Кодекс», по верному замечанию Равессона-Молльена в его письме ко мне, передает по преимуществу умственную деятельность художника. Неуловимые по своему происхождению знания развертываются в ослепительную панораму. Все, что занимало дух Леонардо да Винчи с самых ранних лет, встает перед нами в своем последовательном развитии, несмотря на разбросанность и спутанность затрагиваемых тем и вопросов. При этом, следя за рисунками, вчитываясь в тексты, постоянно видишь, насколько мысль Леонардо да Винчи была чужда всему, что имеет чисто человеческий характер. Рассуждений из области военно-инженерной науки такое множество, что они совершенно заслоняют другие его интересы. В этом отношении «Атлантический Кодекс» превосходит, по богатству сведений и разнообразию научного анализа, все прочие манускрипты. Не имея специальной подготовки в данной области, испытываешь только удивление перед этими смертоубийственными орудиями в различных вариантах, нарисованными с утонченным совершенством на больших листах бумаги. Многие из рисунков и изобретений Леонардо да Винчи дали материал для специальных научных работ знатокам этого предмета, которые высоко оценили его военный гений. Обыкновенный смертный, смущенно перебирая сотни отдельных факсимиле, в которых преобладают рисунки технического, военного и инженерного характера, находится в положении первого собирателя рукописей Леонардо да Винчи, который крупными буквами написал на обложке «Атлантического Кодекса» следующие слова:

Disegni di machine et
Delle arti seereti
Et altre cose
Di Leonardo da Vinci
Racoiti da
Pompeo Leoni,

т. е. «Рисунки машин и тайных искусств и другие вещи Леонардо да Винчи, собранные Помпео Леони». Конечно, в «Атлантическом Кодексе» нет никаких «тайных» наук и искусств, но в немногих словах наивного описания сказалась естественная беспомощность каждого ограниченного в своих познаниях человека перед неразгаданною тайною этого всеобъемлющего умственного богатства. Зато повсюду, где, среди научных чертежей, вдруг мелькнет рисунок живой человеческой фигуры, нами невольно овладевает почти школьническое удовольствие: наглядные опыты, демонстрирующие научные законы, сближают нас с художником в мимолетных ощущениях от изображенных им здесь живых малых величин, за которыми таятся бездны неисследованной природы. Вот перед нами юноша, который скользит по воде с особенными приспособлениями, вроде лыж, на ногах, держа в руках две палки с прикрепленными к ним внизу досками. Он быстро передвигает ноги и руки с палками, несколько наклонившись вперед. Этот маленький рисунок на листе, исчерченном разными техническими проектами, производит оживляющее действие на глаз. Несколько выше этого рисунка мы имеем незаконченные наброски человеческих голов под водою, служащие пояснением к тексту, где говорится о возможности ходить в воде. Кое-где попадаются маленькие человеческие фигурки, иногда с игривым шаржем, доведенным до шутовства, опять-таки среди замысловатых научных чертежей, цифр, исправленных и перечеркнутых текстов. На узком и длинном листочке бледно-серой бумаги мы неожиданно наталкиваемся на две головы теменем друг к Другу. Одна голова представляет собою юношу с густыми вьющимися волосами и твердыми чертами лица греческого типа. Он сделан черным и красным карандашами, а шея его залита красным пятном. Другая голова не доделана, очерчено только лицо - того же греческого типа - без волос. Один из военных чертежей, представляющий осаду крепости посредством ухищренных приспособлений, живо напоминает некоторые подобные же рисунки в Кодексе В Французского Института. На маленьком листке, может быть, попавшем сюда из каких-нибудь других Кодексов Леонардо да Винчи, при перетасовке листов, сделанной Помпео Леони, между несколькими колонками рукописных строк виднеется человечек, согнувшийся под тяжестью своей ноши. Одно факсимиле представляет лист бумаги, разделенный на две половины раскраскою в два цвета. На правой половине, розового цвета, перед нами большая голова какого-то патера с характерными чертами хитрого оплывшего лица в профиль. Ноздря его римского носа приподнята и слегка раздута, глаз прищурен; немногими ядовитыми штрихами художник создает непривлекательный тип профессионального лицемера. Левая половина того же листа закрашена в коричневый цвет поверх какого-то побледневшего текста. Подвигаясь дальше, мы вдруг останавливаемся в полном очаровании перед факсимиле, на котором, среди сплошного текста, с удивительным изяществом сделан рисунок лаврового листка, с тончайшими разветвлениями жилок, мягко проступающих в темной кожице. Нельзя представить себе более волшебного рисунка: этот листок точно оторвался от живого дерева, чтобы навеки запечатлеться среди замысловатых письмен и сухих научных чертежей ученого мага. Затем перед нами опять профиль, профиль женщины с удлиненными чертами лица, с широко открытым, неподвижным глазом. Другой женский профиль, неизвестно что изображающий, сделан острыми разбросанными линиями, не передающими никаких психологических настроений. В общем, этот рисунок производит странное, карикатурное впечатление и почти не имеет на себе никаких следов руки Леонардо да Винчи. Есть страница, разделенная пополам, с текстом на левой половине, написанным обычным способом слева направо. Почерк поражает своею отчетливостью, буквы, с тонкими риторическими завитками, точно вырисованы каждая в отдельности. На правой половине страницы нарисована рука, с подогнутыми мизинцем и безымянным пальцем, которую напоминает подобный же рисунок руки в венецианской академии, подписанный там именем Чезаре да Сесто. Она слегка раскрашена в телесный цвет и производит фантастическое впечатление: предплечье ее завернуто клубком, как змея. В общем, эта рука кажется каким-то самостоятельным, странным животным низшей породы. Наконец, отметим, как особенно интересный, листок факсимиле под № 156. Среди множества орнаментов глаз вдруг замечает крошечную фигурку с типичною позою Леды, как она дошла до нас в копии с картины Содомы. Это едва уловимое, но выразительное пятнышко, на которое обратил внимание Мюллер-Вальде, является настоящим историческим документом, подтверждающим, что Леонардо да Винчи, действительно, писал Леду, и что Леда Содомы была довольно близким воспроизведением его художественного замысла.

Семнадцатый выпуск «Атлантического Кодекса», центральный выпуск всего этого монументального роскошнейшего издания, по своему смешанному содержанию и по характеру своих факсимиле, подобен всем предыдущим и всем последующим его выпускам. На больших страницах факсимиле, разных форматов и с разными оттенками в окрасках, мы имеем массу текстов, писанных, по обыкновению, справа налево, и среди них множество рисунков по преимуществу научного характера. Факсимиле сделаны с такою точностью, что воспроизводят бледнейшие отпечатки друг на друге соседних слежавшихся страниц, что придает особенную живость и художественную законченность репродукции драгоценных старинных документов. Попадаются кое-где, кроме чертежей, крошечные наброски человеческих фигур, наподобие тех рисунков, не более почтовой марки, которые Мюнтц обозревал в Виндзоре. Один из них представляет иллюстрацию к тексту на тему о том, как следует наблюдать и воспроизводить в живописи человеческие движения. Набросок пером представляет две бегущие фигуры: какие-то маленькие человеческие существа, в которых тела совсем не вырисованы, и, тем не менее, чувствуется энергия и стремительность движения. Что-то тонко игривое улавливается в них! В одном месте, рядом с большими чертежами, едва ощущается глазом почти стершийся набросок какого-то прибора, на шейке которого намечены черты женского лица. Наконец, на очень большом листе со множеством чертежей и текстов, в колонках разной ширины и длины, мы видим спутанный, сбивчивый рисунок пером поясной женской фигуры с младенцем на руках, может быть, первоначальный набросок какой-нибудь Мадонны. Есть также в этом выпуске, как и в других, несколько маленьких, но изящно вырисованных архитектурных эскизов, показывающих, что Леонардо да Винчи не переставал интересоваться этою областью искусства.

На страницах следующих выпусков, вплоть до конца Кодекса, перед нами все та же картина необозримых по своей сложности знаний, выступающих из тщательно и прекрасно исполненных чертежей. Мелькают, конечно, тут же, по соседству с колоннами цифр, среди неразборчивых текстов и геометрических рисунков, и великолепные наброски художественного содержания: головы не то женщин, не то мужчин, производящие типичное для всего искусства Леонардо да Винчи тревожно раздражающее впечатление, великолепные шаржи, перед которыми, вероятно, побледнели бы апокрифические шаржи из знаменитой коллекции Аурелио Луини. Попадаются рисунки в рисунках, лицо старика, глядящее из широко намеченной zazzera молодого человека, контуры голов, лежащие друг на друге, эскизы женщин с опущенными глазами, может быть, концепции не написанных, но уже задуманных мадонн. Наконец, рисунки аппаратов для полета человека, эта бессмертная по своей красоте идея Леонардо, бороздят многие и многие страницы этого поистине величественного Кодекса.

Следует отметить, что внешняя сторона этих факсимиле, самая форма листов, на которых Леонардо да Винчи писал свои тексты и делал чертежи, представляет много особенностей, отчасти по капризу самого художника, отчасти вследствие разрушительных манипуляций Помпео Леони или позднейших кодификаторов. У некоторых листов срезаны углы, у других на срезанном краю замечаются четырехугольные выступы, как терраса на плане дома, выступы, на которых дорисован какой-нибудь чертеж или дописана строка текста. Некоторые листы шероховаты по краям - видно, что бумага была не разрезана, а наскоро оторвана. Попадаются листы с правильными углублениями на боках или даже с досадными вырезками посредине. Есть листы, которые, вследствие подрезок с различных сторон, представляют очень странные фигуры. Но, несмотря на грубый произвол людей и разрушительные действия времени, все лежащие перед нами факсимиле отчетливо передают живую умственную работу Леонардо да Винчи, со всеми капризами его случайных настроений. Можно сказать, что такого рода издания, как издание рукописей Леонардо да Винчи, являются настоящим вечным монументом великому гению XVI века.

Переходя к тексту «Атлантического Кодекса», представляющему, как я уже говорил, неисчерпаемое разнообразие исследований и вопросов, отмечу только отдельные части его, так или иначе дорисовывающие самую личность Леонардо да Винчи: по научному своему содержанию Кодекс сливается с другими его манускриптами. В отдельных выпусках мы довольно часто встречаемся с именами близких ему лиц, Салаи, Лоренцо, Франческо и других, с разными денежными счетами. Имеются расписания по дням покупаемых им съестных припасов и принадлежностей домашнего обихода: мясо, вино, салат, отруби, сливочный сыр, апельсины, хлеб, свечи, стручки. Имеется важная памятная заметка о полученных «от короля» денежных суммах за время от июля 1508 по 1509 г. Очевидно, Леонардо да Винчи записывал в своих тетрадях не только мысли и наблюдения, но и всякие случайные, малозначащие житейские соображения, которые регулировали его холостое хозяйство. Но, по обыкновению, мы находим тут же, как и в других манускриптах, рядом с невинными счетами и расписаниями, бесчисленные изречения на разные научные, моральные и философские темы. Так, в одном из первых выпусков «Атлантического Кодекса» Леонардо да Винчи в превосходном коротком изречении указывает на ошибку, которую мы делаем в наших суждениях о вещах, разъединенных по времени: некоторые, уже далекие от нас предметы, в свете живой памяти, кажутся близкими, а многое близкое, недавнее кажется удаленным. И тут же, через несколько страниц, мы наталкиваемся на характерное замечание относительно женщин: «женщины, - пишет Леонардо да Винчи, - сделаны из меди, мужчины из закаленной стали», и на другие, более остроумные изречения о лести, о совете, о счастье, которое является источником несчастья, о мудрости, которая порождает глупость. В пятом выпуске мы встречаем несколько кратких общефилософских рассуждении в обычном стиле Леонардо да Винчи, вместе с целым рядом превосходно рассказанных басен, с одним коротким циническим анекдотом (такие же анекдоты повторяются и в других выпусках) и, наконец, с двумя заметками, имеющими автобиографический характер. Здесь именно находится в высшей степени замечательное первое детское воспоминание Леонардо да Винчи о коршуне, спустившемся к нему в колыбель, и нижеследующий отрывок из его письма к отцу: «Дорогой отец, - пишет он, - очень недавно получил я Ваше письмо, которое, при всей краткости, доставило мне радость и печаль. Радость, так как я узнал о благополучии Вашего здоровья, за что приношу благодарность Богу; печаль, так как я понял Ваши затруднения». На этом письмо обрывается. В следующих выпусках мы опять встречаемся, рядом с летучими философскими заметками, на фоне глубокомысленных научных исследований, с целою вереницею практических изречений, советов и различных афоризмов. Вот, между прочим, один из великолепных афоризмов Леонардо да Винчи: «кто хочет видеть, как душа живет в своем теле, - пишет он, - пусть посмотрит на то, как это тело обходится со своим повседневным жилищем: если душа беспорядочна и хаотична, то беспорядочно и хаотично и самое тело, в котором обитает эта душа». Слова эти как бы дополняют другие рассуждения Леонардо да Винчи о полном соответствии между душой и телом. Этот аристократ с изящными манерами любил изысканную чистоту, и по каждому недосмотру богемной рассеянности готов был осудить не тело, не привычки человека, не внешнюю его личину только, а именно его дух. За его сентенциями на эту тему невольно чувствуется скрытая гадливая гримаса по отношению ко всякому неряшеству, ко всякой неаккуратности. Далее, он придумывает средства, как сохранять миндаль при помощи пахучих цветов, как продлить действие благоухающих эссенций, как очищать руки и ногти после черной работы. В другом месте он дает ряд указаний на то, что правильным образом жизни можно обезопасить себя от различных болезней. Затем имеются рассуждения на темы о живописи, о достоинствах экспериментального исследования природы, о глазе как окне души, некоторые аллегории и загадки, все то, что частями уже извлечено из «Атлантического Кодекса» хрестоматическими издателями и исследователями научных трудов Леонардо да Винчи. Так, в девятом выпуске мы находим уже приведенный нами отрывок, в котором Леонардо да Винчи горделиво противопоставляет себя трубачам чужого знания и декламаторам чужой мудрости. В десятом выпуске заключаются строки, приведенные у Рихтера, в которых Леонардо да Винчи уподобляет свои предметные естественнонаучные исследования «легковесной ноше» коробейника, предназначенной для скромной розничной торговли. На том же листе Леонардо да Винчи пренебрежительно отбрасывает от себя упреки людей, которые, не будучи в силах оценить его самостоятельных экспериментальных исследований, подчеркивают, что он не литератор. В двенадцатом выпуске находится приведенное нами удивительное рассуждение о вековечном законе всякого оригинального живописного творчества в связи с лаконически изложенной историей итальянской живописи. В тринадцатом выпуске Леонардо да Винчи критикует с чисто научной точки зрения вопрос о том, был ли действительно всемирным потоп, описанный в Библии, и высказывает по этому поводу мотивированное сомнение. В шестнадцатом выпуске находятся знаменитые слова Леонардо да Винчи о том, что дух сам по себе, лишенный тела, не занимая никакого пространства, не может иметь и голоса. Я не останавливаюсь на целом ряде заметок о птицах вообще, и о полете птиц в частности, с постоянными указаниями на возможный в теории полет человека, потому что эта тема неизменно проходит по всем его многочисленным Кодексам. Отмечу только один мимолетный штрих в анализе данного вопроса: Леонардо да Винчи указывает на то, что птицы, при цельности своих влечений и при полной свободе рефлексов, пользуются для полета своим телом, своими крыльями с такою легкостью и непосредственностью, на какую люди уже не способны. В семнадцатом выпуске попадаются, между прочим, указания относительно живописи, поражающие, при необычайной простоте содержания, если можно так выразиться, педантизмом научно-гениальной натуры. Речь идет, например, о том, через какую подготовительную работу должен пройти художник, задумавший живописную композицию. «Я говорю, - пишет Леонардо да Винчи, - что, прежде всего, должно изучить члены человеческого тела и их движения, потом, с приобретением этих познаний, нужно исследовать их движения в зависимости от разных случайных поводов, которые могут представиться человеку, и, в-третьих, приступить к композиции». Но для истинно художественной композиции, которая должна отправляться от живых наблюдений и впечатлений, требуется еще другая подготовительная работа, кроме кабинетно-научной. Зная механику движений человеческого тела в общем и в частностях, художник должен идти «на улицы, площади, в поля», чтобы уловить в самой жизни, с ее многообразием, те формы, позы и движения, которые окажутся подходящими для его композиции. Свои наблюдения он должен немедленно занести краткими рисуночными намеками в свою тетрадку, голову обозначив кружком, руку, ногу, грудь - прямой или ломаной линией, а затем, «возвратившись домой, придать этим памятным заметкам совершенную форму». Тут же рядом говорится о том, что всякой предварительной художественной подготовке, на основании знакомства с произведениями других мастеров, нужно предпочесть обращение к живой природе. Все это, конечно, вовсе не ново по сравнению с тем, что мы уже не раз находили на страницах его манускриптов, но самое это повторение одной и той же мысли, ясной, неопровержимой и, можно сказать, для всех эпох одинаково повелительной и законодательной, показывает, с какою силою и свежестью она жила в его сознании. И притом, каждый листок его манускриптов, как волна океана, выносящая на поверхность плавающего человека, вновь и вновь показывает нам всего Леонардо да Винчи, весь его облик: при громадном разнообразии его кабинетно-научных занятий он постоянно мелькает на улицах, на площадях, среди толпы со своею записною книжкою за поясом или в руках.

Другие записи этого выпуска представляют целый ряд глубокомысленных научных соображений, между которыми попадаются истинные перлы. Он определяет различие в понятиях математической точки и точки в природе, дает разные объяснения, относящиеся к математике, механике и физике, говорит о видимом и невидимом движении, затем в двух словах он как бы намечает темы для своих дальнейших размышлений «о влиянии планет и Бога», конечно, в натуралистическом смысле, «о движении от белого к красному, т. е. о красках». Наконец, попадаются короткие заметки, относящиеся, по-видимому, к кодификации его трудов и не совсем ясный по смыслу набросок какого-то письма, начинающегося словами «любимейший мой брат».

Перелистывая один за другим и дальнейшие выпуски «Атлантического Кодекса», мы начинаем улавливать эту загадочную вначале фигуру Леонардо да Винчи в каком-то все более и более светлеющем луче. Он здесь вырисовывается перед нами отчетливее, чем в созданиях своего художественного гения. Вот эта знаменитая страница, на которой рукою Леонардо да Винчи записаны книги его библиотеки, небольшой, но изумительно разнообразной, то, что раньше других нашел и разобрал в своем прекрасном трактате маркиз д´Адда: поучительная страница, лучше интимных дневников, просто, ярко и решительно открывающая нам одну из сокровенных сторон его души, его характера. Затем, опять сплетения идей математических, инженерных, художественно-артистических, столь же бесконечные и сложные, как его же волшебный плафон в зале «delle Asse», из которых вдруг, совсем неожиданно, выглянет отрывок недоконченного письма, заметка личного характера, эпически спокойно и мудро записанная басня или же краткое научно-философское изречение самого высокого, так сказать, полета. «Сила, - говорит Леонардо да Винчи в одном месте, - сущность духовная». Слишком сжато и недоказательно выраженная здесь, мысль эта, намеченная, как мы уже знаем, и в других манускриптах Леонардо да Винчи, дополняется и освещается, можно сказать, до последнего своего основания, на дальнейших листах Кодекса, представляющих громадный интерес. «Сила - это сущность духовная, невидимая, разливающаяся в предметах от случайного на них воздействия извне, воздействия, которое нарушает их естественное состояние». Она рождается в них «вместе с движением». Так в немногих словах, простых и ясных, дается живой ход, вполне научный и вполне понятный, от чистейшего натурализма в самые высокие сферы отвлеченнейшего идеализма. Оторвавшись, наконец, от летучего, но глубокомысленного научного рассуждения и двинувшись дальше в чтении этих бесчисленных страниц «Атлантического Кодекса», мы опять останавливаемся в немом очаровании перед великолепием идей, ярких, сложных, из самых разнообразных областей жизни и знания, которые проносятся перед нами в тучах математических выкладок, над бесконечным лесом военно-инженерных или просто архитектурных сооружений. Даже не забывая, по мудрому совету Бертело, что многое на страницах «Атлантического Кодекса», как и других его Кодексов, не больше, как памятные заметки о прочитанном, выписки из чужих трудов и книг, все же чувствуешь себя во власти истинного чародея мысли, с необъятным для нас научным кругозором. Уже существующие познания своего века и веков прошедших он соединил, смешал и разбил в какой-то грохочущий хаос. «Познание времен прошедших, - говорит Леонардо да Винчи, - и познание земли в ее теперешнем состоянии - украшение и пища человеческого ума». На страницах «Атлантического Кодекса» эта красота человеческого мышления, глядящего в современность сквозь призму истории, дополняется еще новой, высшей красотою, острым чутьем будущего, с его светлыми научными открытиями и неизбежными катастрофами жизни. Иногда холодные научные рассуждения Леонардо сменяются сентенциями, которые производят впечатление угрожающего апокалиптического пророчества. Так, в одном месте, мы читаем целую иеремиаду, направленную против человеческого рода. «Если теперь, - говорится здесь, - молодые девушки не могут оборониться от мужчин, с их страстями и хищными инстинктами, за охраною родительской опеки, за крепкими стенами домов, то придет время, когда отцы и родные будут платить большие деньги тому, кто захочет с ними сочетаться любовью, даже если это будут девушки богатые, знатные и красивые. Совершенно несомненно, что природа стремится потушить жизнь человеческого рода как вещи, бесполезной для мира, как вещи, все разрушающей в этом мире». Другие изречения такого же пессимистического характера, имевшие, по-видимому, какие-то корни в личной психологии Леонардо да Винчи, каждое под отдельным заглавием, распланированные и систематизированные, читаются тут же, рядом с пророчеством о женщинах. Может быть, Леонардо да Винчи, в самом деле, улавливал, сквозь холодную механику своих идей, последние пределы человеческой жизни на земле, а, может быть, это только странно сладостное парение над натуралистическими безднами пустоты и разрушения, над воображаемым пламенем всемирного истребительного пожара, к которому тяготела душа великого мага Ренессанса. Во всяком случае, рядом с этим калейдоскопом идей, знаний и вещих дьявольских пророчеств заметки или отрывки заметок личного характера о прискорбных обстоятельствах жизни, о деньгах, о тягостных пререканиях с каким-то Giorgio Tedesco, в письмах к Джулиано Медичи, об Амбуазе, о Салаи, которого он нежно называет «mio discepolo», или невинные цитаты из Аристотеля представляются уже какими-то неважными мелочами. Только письмо Леонардо да Винчи к Людовико Моро, которым началась его деятельность в столице Ломбардии, мощное, как и его наука, кажется здесь вполне на своем месте: каким-то боевым знаменем, реющим над неслыханной в истории гигантоманией одного человека с небом.