ГЛАВА ШЕСТHАДЦАТАЯ. АHАТОМИЯ

В начале 1898 г. появился первый том нового издания манускриптов Леонардо да Винчи, находящихся в королевской библиотеке Виндзора. Это - трактат по анатомии, «Dell Anatomia», или, вернее сказать, первая небольшая часть его под литерою А, заключающая в себе восемнадцать листов (36 страниц, из которых две пустые) с 245 рисунками. Судя по надписи, сделанной золотыми буквами на обертке оригинала, надо думать, что эта коллекция драгоценнейших в мире листов попала в Виндзор через посредство графа Арундела и куплена им у Помпео Аретино (Леони). Эта Надпись гласит:

Disegni di Leonardo da Vinci
Restaurati da Pompeo Leoni

Анатомические рисунки, помещенные в этом томе, те самые, Которые вызывали восторженное удивление Антонио де Беатиса, посетившего Леонардо да Винчи в Амбуазе, и Вазари, видевшего их после смерти художника в Ваприо, у Франческо Мельци. Эти рисунки, составляющие иллюстрацию к научным рассуждениям, сделали трактат по анатомии наиболее доступным и популярным между всеми другими манускриптами. Когда в 1523 г. феррарский посол при миланском дворе, Бендидио, хлопотал о том, чтобы получить манускрипты для феррарского герцога Альфонса I, он говорил в своем письме к герцогу, от 6 марта, об этих «книжечках» по анатомии, которые Франческо Мельци сохраняет среди всех других «секретов и мыслей» Леонардо да Винчи. Теперь эти рисунки с текстом, который по своему содержанию находится в очень многих вопросах на высоте современной науки, лежат перед нами в новом издании Ф. В. Сабашникова. Внешняя сторона этого издания так же великолепна, как в издании трактата о полете птиц: пергаментный переплет в толстом бумажном чехле с заглавием красными буквами и виньеткой из анатомических рисунков Леонардо да Винчи, шмуцтитул с посвящением английской королеве, давшей свое разрешение на обнародование виндзорских манускриптов, маленькое предисловие, написанное, по-видимому, Пиумати, и затем обширная статья о значении анатомических исследований Леонардо да Винчи, представляющая введение к Кодексу. Это введение написано знатоком дела, профессором анатомии в «Ecole des Beaux Arts», Матиа Дювалем. На основании новейших документов Дюаль оспаривает зависимость научных изысканий Леонардо да Винчи в области анатомии от молодого павийского профессора Марка Антонио делла Торре, которого одно время считали его учителем. Он занимался анатомией самостоятельно, с раннего возраста, и никогда не оставлял этих занятий, даже на старости лет, когда обстоятельства крайне затрудняли их. Во время своего пребывания в Риме Леонардо да Винчи, посещавший госпиталь для диссекции трупов, должен был приостановить эти занятия вследствие доноса, сделанного папе одним из его врагов. Изучение трактата Леонардо да Винчи показывает, что знания его именно в этой области отличались необычайною шириною и научною точностью, замечательною даже для эпохи Ренессанса. Он должен быть признан первым анатомом своего времени, говорит Матиа Дюваль. Если греко-римская культура создала в своем художественном творчестве удивительные человеческие фигуры, целый ряд образцов телесной красоты, то анатомическая наука Леонардо да Винчи явилась как бы грамматикою, которая могла позволить разобрать эти художественные творения, проникнуть в их строение и внутренний смысл. В этом отношении Леонардо да Винчи был истинным представителем лучших сторон Ренессанса. Он изучал законы физической красоты, рассекая тела, делая анатомические препараты и восстанавливая весь организм по частям в своих магически великолепных рисунках. Он достиг в этом деле замечательных результатов, идя в новом направлении, но как бы состязаясь в совершенстве наблюдения и понимания с древними мастерами, которые свободно созерцали обнаженную красоту в ристалищах и гимнастических играх. Метод анатомических исследований Леонардо да Винчи Дюваль считает во всех существенных вопросах безукоризненным, хотя он и впадал иногда в те или другие маловажные ошибки, смешивая по названию нервы с сухожилиями, давая старинные арабские обозначения отдельным органам или прибегая к своеобразной поэтической номенклатуре там, где можно было пользоваться уже выработанными научными терминами, как, например, именуя рыбовидную трехглавую берцовую мышцу просто рыбою. В заключение своего исследования Матиа Дюваль приводит отзыв об анатомических работах Леонардо да Винчи Уильяма Гэнтера, высказанный в конце XVIII в. «Я ожидал, - говорит Гэнтер, - найти в рисунках Леонардо да Винчи, в лучшем случае, анатомические указания, необходимые живописцу. Но, к великому моему удивлению, я нашел, что Леонардо изучал анатомию в полном объеме и с большою глубиною. И когда я думаю о том, с какою тщательностью он исследовал каждую часть человеческого тела, когда я вижу величие его всеохватывающего гения, тот метод, каким он достиг успехов в механике и гидравлике, внимание, с каким он хотел проникнуть во все интересовавшие его предметы, я безусловно убеждаюсь в том, что Леонардо да Винчи должен быть признан лучшим и величайшим анатомом своего времени. Кроме того, он является, без сомнения, первым человеком, который ввел в употребление анатомические рисунки». Этим суждением о работах Леонардо да Винчи со стороны величайшего из английских анатомов и хирургов Дюваль подкрепляет свои собственные суждения о нем.

После предисловия мы находим в книге печатный текст, параллельно со страницами факсимиле, прикрытыми тонкою бумагою, на которой рисунки переведены в одних только упрощенных контурах, И тут, в факсимильных рисунках, перед нами выступает человеческое тело, вскрытое в тех или других частях и как бы с не остановившимися физиологическими процессами. Вот перед нами верхняя часть корпуса с резко и твердо очерченной старческой головой. Греческий профиль, с большим, тонко моделированным ухом, глаза, сосредоточенно и упорно глядящие вперед из-под надвинутых бровей, сухие мускулистые щеки, выдающийся затылок, покрытый редкими волосами, таков облик этого живого существа, которому Леонардо да Винчи обнажил мускулы шеи, плеч и груди. Видна ключица, ребра между мускулами, отчетливо намечены места прикрепления мышц к костям, и в целом этот оригинальный рисуночный препарат, равного которому, по художественному совершенству, нельзя найти ни в одном из атласов мира, производит своеобразное эстетическое впечатление. На той же странице факсимиле дает нам и другие удивительные рисунки. Один из них представляет подобного же старца с обнаженными мускулами на поднятой руке и с печальным выражением на склоненном лице. Открываем трактат в другом месте, и вот перед нами несколько характерных мужских бюстов на бледно-серой бумаге. Два из них повернуты в профиль, один в три четверти. Кожа взрезана только в немногих местах на шее, а открытые спины, плечи и руки показывают напряжение работающих мышц под неснятыми кожными покровами. На одной странице, между двумя препаратами, доказывающими разветвление сосудов на руках и передней поверхности тела, мы находим рисунок запрокинутой головы старухи, с закрытыми глазами и спокойно сложенными губами, точно во сне. Рисунки различных частей тела мелькают на всех страницах. Сначала нарисованы части скелета, причем не только тщательно очерчены крупные кости, как, например, лопатки, позвоночный столб, кости руки и ноги, но и мельчайшие косточки запястья и пястья, пальцев плюсны и предплюсны показаны в ясных детальных рисунках. То же нужно сказать и о мышцах. Есть анатомические изображения лицевых мускулов на характерных головах с частичными обнажениями. Несмотря на хирургические взрезы, лица имеют определенное выражение в глазах и в складе губ, с болезненным, нервным напряжением, которое должно было отличать лица Ренессанса от типичных греко-римских лиц. Два последних листа большого двойного формата представляют рисунки ноги, поразительные по своей отчетливости. Мышцы голени, сосуды, разветвляющиеся в ступне, пальцы с неснятою кожею и круглыми правильными ногтями, эти два препарата, из которых последний в верхней, не зарисованной своей части покрыт колонкою мелких строк текста, производят странное, волнующее впечатление. Такая же нога, но в меньшем масштабе, длинная и стройная, опирающаяся на землю только пальцами, с поднятой пяткой, изображена в другом месте. Мышцы бедра в их перекрещиваниях показаны с особенною пластичностью. Каждая из них выступает в своих очертаниях и совместной работе с другими мышцами. Коленная чашка, patella, обозначена в выпуклом рельефе.

Нельзя представить себе рисунков, которые в такой мере удовлетворяли бы требованиям науки и искусства в одно и то же время. Текст рядом с ними играет у Леонардо да Винчи только второстепенную роль: это словесный комментарий, по необходимости, по слабости человеческого языка, бледный и маловыразительный в сравнении с живописными изображениями человеческого тела, которые дают непосредственные, ничем не заменимые зрительные ощущения. Леонардо да Винчи считает рисунок основою анатомической науки. В одном месте, при исследовании позвоночного столба, он требует рисуночного изображения позвонков с разных сторон и в разных сочетаниях между собою, именно рисуночного изображения, потому что ни древние, ни новейшие писатели не могли бы дать о них точного представления «без огромной и томительно-бесплодной затраты слов и времени», - говорит он. В другом месте Леонардо да Винчи дает анатому следующее гениальное по своей простоте и силе предписание: «Ты, который хочешь словами изобразить фигуру человека, со всеми ее сочленениями, отбрось от себя эту надежду, потому что, чем детальнее ты будешь описывать словами, тем более ты будешь сбивать с толку воображение читателя и удалять его от познания описываемого предмета. Вот почему необходимо рисовать и писать». Это требование, чтобы рисунок стоял на первом плане, достигает у него какой-то повелительности и низводит в его глазах почти до нуля его собственные словесные объяснения. «Истинное представление о фигурах получается из определений их ширины, длины и глубины, - говорит он. - Итак, если я обозначу эти данные в человеческой фигуре, я дам о ней верное представление для всех здравомыслящих людей». Казалось бы, слова эти, по своей ясности, не оставляют никаких сомнений для читателя. А между тем, высказав эту мысль, Леонардо да Винчи тут же прибавляет: «Объясни эти слова, потому что они туманны». Очевидно, он имеет при этом в виду рисуночный комментарий, потому что слова сами по себе не возбуждают тех определенных ощущений, которые даются наглядными рисунками, образными сообщениями, создающими точное живое научное знание. Эта мысль о необходимости образных восприятии при изучении мира проходит через весь трактат и является коренным убеждением Леонардо да Винчи. Она же бросает особенно яркий свет на все его рассуждения о живописи, о ее значении, как наглядной философии природы, о ее превосходстве над другими искусствами, в том числе и над литературою. Самые ясные слова, самые точные выражения не могут поспорить с чувственной реальностью предметного мира, как он дается в линиях, чертежах, перспективных изображениях и красках. Слова только обозначают предметы, вызывают в памяти бледные отпечатки того, что нам ухе знакомо, тогда как рисунок есть как бы воспроизведение самого предмета и скрытой в нем мысли.

Возвращаясь к трактату, мы должны сказать, что содержание его не исчерпывается чисто анатомическим анализом человеческого тела. Факты анатомического строения постоянно перемешиваются с объяснениями физиологического и механического характера, потому что самое строение приспособлено к функциям и без этих последних не может быть ни объяснено, ни изображено.

Такой взгляд на тело человека был большою научною победою в эпоху, когда изучение организма не имело еще строго выработанных принципов и оснований. Мы находим в трактате краткие, но верные замечания о процессе дыхания, о голосе, о шепоте, о различных видах человеческого движения, о беганье, прыганье, целый ряд наблюдений, освещенных Леонардо да Винчи при помощи то механики и физики, то анатомии и физиологии. Иногда он уже ясно провидит будущие пути анатомической науки, предлагая сравнительно-анатомическое изучение отдельных частей тела. «Изобрази здесь, - пишет он, - ногу медведя, обезьяны и других животных и отметь то, в чем они отличаются от ноги человека. Представь, кроме того, ногу какой-нибудь птицы». Никто, как именно Леонардо да Винчи, с его обширными знаниями животного царства, с его любовью к лошади, которой он посвятил особенный, не дошедший до нас трактат, с его тонкими сведениями и наблюдениями относительно разных пернатых пород, не был в XVI ст. призван в такой мере положить основание сравнительной анатомии. Но душою всех рассуждении Леонардо да Винчи в этом трактате, так же, как в трактате о птицах, так же, как и в Кодексах Французского Института и в «Атлантическом Кодексе», является механика, с ее отвлеченными законами и холодной поэзией высшей разумности. Очень часто Леонардо да Винчи отмечает, с оттенком умственного удовлетворения, проявления этих законов механики в строении и функциях организма. Так, в одном месте, изображая расположение нервов в руки, он указывает на то, что они скрыты от воздействия внешних разрушительных сил, во избежание потери чувствительности, и при этом он называет природу предусмотрительною. «Заметил ли ты, - пишет он, - с какою предосторожностью природа разместила нервы, артерии и вены по бокам пальцев, а не посередине, с тою целью, чтобы при работе они не были проколоты или порезаны». Такой же смысл имеет его указание на то, что в местах организма, где производится наибольшая работа, мускулы и сухожилия достигают наибольшей ширины и толщины. Законы механики - это та красота, которая светится во всех анатомических исследованиях Леонардо да Винчи. В этом отношении он сумел нарисовать и объяснить человеческое тело во всех его подробностях. Оно все перед нами в своих разнообразных частях, разъединенных и снова соединенных великим искусством анатома-художника. Скелет плотно одет мускулами, а мускулы, обвитые сетью кровеносных сосудов и нервов, покрыты кожею, и в общем тело, почти как живое, стоит перед глазами цельным волшебным механизмом. Умея показывать такое тело, Леонардо да Винчи со злой насмешкой говорит о современных живописцах, намекая при этом, быть может, на своих замечательных соперников, что они изображают тела, похожие на какие-то мешки с орехами или связку редисок.

Однако, показывая в рисунках человеческое тело с точным воспроизведением его составных частей и, таким образом, создавая, по словам Матиа Дюваля, искусную грамматику классической красоты, Леонардо да Винчи нигде не возбуждает своими изображениями тех ощущений, цельных и сложных в своей простоте, которые вызываются произведениями античного творчества и которые многозначительнее всякого научного волшебства. Его рисуночные препараты представляют такой же свод необозримых знаний, как и его картины, в которых движется целый хаос идей, наблюдений и научных расчетов, но не хватает живой, органической цельности, а, следовательно, и живой красоты. На лицах его фигур видна нервная напряженность, какая бывает тогда, когда внутренние силы не приведены к единству, собраны вместе, но не слиты в цельном настроении. Красота этих изображений чисто виртуозная, в противоположность красоте классических тел, подвижных, гибких и свободных в своей стихийной простоте и силе. Леонардо да Винчи тут же, в трактате по анатомии, говорит, что мир держится только на красоте, но той действительной красоты, которая спасает мир, могучей и непосредственной, сам он не улавливает и не отражает в своих созданиях, потому что она заключает в себе высшее примирение человека с самим собою, освобождение духа, то, чего не было в этом магическом художнике и гениальном человеке. Говоря, что красота спасает человечество от вырождения, потому что она прикрывает исступлением страсти уродство естественных влечений, он, незаметно для самого себя, выражает двойственное понимание мира, которое приводит к разложению, а не к созданию красоты: красота является при этом только внешним покровом для неизменного и непобедимого естественного уродства, т. е. является каким-то искусственным самообманом. Она становится как бы прислужницей уродливых инстинктов и потому не имеет высшего оправдания в разуме самого человека, созидая внутри его разлад и распадение. Вот черта в миросозерцании Леонардо да Винчи, мелькнувшая в немногих строках анатомического рассуждения, но хорошо понятная в свете того, что мы уже знаем о нем самом и болезненно-сладострастной эпохе Ренессанса. Он повсюду верен своей натуре, с извращенными инстинктами при внешней силе и красоте. Простое и естественное кажется ему уродливым, что особенно бросается в глаза при его натуралистических взглядах и объясняется, вероятно, некоторыми скрытыми недугами его нервной системы, его исключительной, загадочной психологией, подверженной, быть может, странным идиосинкразиям. В великолепном трактате по анатомии неожиданно мелькает улыбка Леды.

Господство механического принципа, который сливается с принципом эстетическим, можно найти у Леонардо да Винчи даже в таких рассуждениях его, которые на первый взгляд как бы захватывают более глубокие духовные стихии человеческой жизни. Он не знает ничего вне механики и эстетики, ничего, что объясняло бы мир явлений в их постепенном развитии и высших, конечных Целях. Говоря о безобразии всяких разрушений и в том числе убийства живых существ, он выставляет красоту формы единственным мотивом для ее охраны. «Ты, который видишь сквозь мои изыскания удивительные создания природы, считаешь, может быть, возмутительным делом разрушать ее, - говорит он. - Подумай же, как бесконечно ужасно отнимать жизнь у человека, строение которого представляется тебе столь изумительным. Подумай, что это строение - ничто по сравнению с душою, которая обитает в нем и которая, в самом деле, что бы она из себя ни представляла, есть нечто от божества, позволяющего ей жить в своем создании, по собственному благоусмотрению. Не желай же, чтобы гаев твой или злоба разрушали такую жизнь, ибо тот, кто ее не уважает, не заслуживает ее. Вот почему душа так неохотно расстается со своим телом: я думаю, что ее слезы и скорбь при этом имеют свою причину».

Этот великолепный в своем роде отрывок, в котором натурализм смешался с бессознательной тоской при мысли о смерти, заканчивается обычной у него презрительною полемикою против докторов. «Старайся сохранять свое здоровье, - пишет он. - Это будет тем более удаваться тебе, чем более ты будешь оберегать себя от медиков, потому что их снадобья являются порождением алхимии, относительно которой существует не меньшее количество сочинений, чем относительно медицины». Ясно, что Леонардо да Винчи не выдерживает в строгой цельности своего взгляда на мир. Он начинает свое лирическое отступление от анатомического анализа указанием на грубость всякой ломки прекрасных форм природа. Они закончены, стройны, держатся механикою высших сил. В них все на своем определенном месте, как неприкосновенное выражение строгой разумности природы. И в этом их красота. Отнять у них организованную стройность значит превратить красоту в безобразие. Таков смысл первых слов приведенного отрывка. За ними следуют соображения несколько другого рода. Оказывается, что в Прекрасном теле живет нечто еще более значительное, нечто неопределенное для Леонардо да Винчи в своей природе, частица какого-то божества, создающая себе на земле собственными силами чудесное архитектурное строение и обитающая в нем по собственному благоусмотрению. Когда приближается смерть, душа плачет и тоскует. В этом взгляде на душу, выраженном в туманных и сбивчивых словах, проскальзывает какое-то тонкое настроение, не сливающееся с общим складом натуралистического миропонимания, с рассуждением о том, что душа есть временно возбуждающаяся сила, равная всякой другой механической силе. Тут же намечена, хотя и мельком, мысль, с которою мы встретимся впоследствии и которая, опять-таки в ущерб внезапно проскользнувшей трагической правде, дает ход механической эстетике в самом решительном ее выражении, столь типичном для всего миросозерцания Леонардо да Винчи: душа создает себе тело, которое отражает ее действительные, наиболее коренные свойства. Лирическое излияние, начавшееся эстетическими мыслями о природе, незаметно переходит в прославление самодовлеющего механического принципа, который один за все отвечает, создает красоту и уродство, так сказать, устраняя трагические тайны человеческого воплощения, человеческой индивидуализации. Все частные двигатели и пружины жизни, как и великий перводвигатель, механичны по своей природе и потому не оставляют места ни для каких загадок. А после всего этого - указания на непостижимые причины, заставляющие душу скорбеть и плакать перед лицом смерти.

Таков трактат Леонардо да Винчи по анатомии, в первой своей обнародованной части издания Сабашникова. Так же, как в трактате о птицах, на последней странице издания находится обозначение года и дня окончания типографской работы: «Париж, 31-го августа 1897 года».

Второй том «Анатомии», вышедший в 1901 году, представляет, в издательском отношении, такое же чудо типографского искусства, как и первый: бумага, шрифт, «дипломатическая» и «критическая» транскрипция в передаче леонардовских текстов, воспроизведение рисунков, все доведено до высокого совершенства. И, может быть, еще больше, чем в первом томе, выступает здесь изумительное богатство знаний Леонардо да Винчи в области анатомии и физиологии человеческого организма. Не в одном только Риме, где занятия анатомией создали ему много неприятностей, о которых он сам упоминает в разных местах «Атлантического Кодекса», называя при этом Giorgio Tedesco и Giovanni dagli Specchi, но еще раньше, во Флоренции, Леонардо да Винчи делал вскрытия трупов стариков и младенцев, чтобы опытным путем проверить свой натуралистический взгляд на взаимоотношение души и тела. «Чувства, - говорит Леонардо да Винчи в одном месте, - приносят душе все, а она им - ничего». Будучи только орудием природы, человек, в сущности, ничем от животного не отличается. Правда, он начинает свою работу с той именно черты, где творчество природы останавливается, но те разновидности естества, которые создает человек на почве уже существующего, вовсе не нужны ему и без ущерба могут быть отброшены всяким, кто только сумеет гармонично согласовать свою душу с жизнью природы. В другом месте этой части его трактата по анатомии мы находим кратко, но рельефно выраженную мысль, не совсем совпадающую с некоторыми иными изречениями и замечаниями Леонардо да Винчи на ту же тему. Он считает совершенно ненужным и как бы даже неестественным тот стыд, который побуждает людей скрывать и тщательно прикрывать разные части своего организма. При ярком их функционировании, иногда вразрез с нашими сознанными желаниями, было бы сообразным с природою вещей и правдою жизни не только не скрывать, а, напротив, обнажать их от всяких покровов, выставлять и даже украшать их со всякою торжественностью: идея, в которой, как нельзя лучше, воплотился весь великий размах человека Ренессанса, размах души Леонардо да Винчи, умевшей, если не в реальной жизни, с ее рефлективными страхами и самоограничениями, то в беспредельности своих теоретических дерзновении и упоений сливать воедино псалмы Давида с жестоким цинизмом развратной книжки Манганелло. И еще через несколько листков строго научного анализа на главную тему трактата мы находим небольшое рассуждение, в котором сквозь бесподобный шарж презрения и насмешки над грубым человеком светится экстаз тончайшего виртуоза в изображении и понимании человеческого тела. «Это тело, с его гибкостью, красотою и сложною механикою сил, - говорить Леонардо, - достойно носит только тот, кто влагает в него равнозначительное внутреннее содержание. Грубому же человеку было бы совершенно достаточно облечься в мешок с входом и выходом для пищи, в тело, лишенное всего того разнообразия приспособлений к жизни, которым так щедро наградила его природа. Наконец, в прямой связи с вопросами анатомии и физиологии, Леонардо да Винчи дает нам целый ряд прекрасных рассуждении о физических условиях человеческой речи, которые, помимо своего научного значения, ярко рисуют нам этого великого аристократического эстетика своего времени, со всей неутомимостью его созерцания и мышления в натуралистическом направлении. Это, между прочим, тот материал, который, вместе с некоторыми другими материалами из манускриптов Леонардо да Винчи, собрал, изучил и осветил Эдмонд Сольми в статье, напечатанной в «Archivio Storico Lombardo» 1906 года, можно сказать, целая книжка, «De Vocie», как это значится на одной из страниц «Атлантического Кодекса». Книжка эта очутилась почему-то в руках близкого к папскому престолу человека, мессера Баттиста dell´Aquila, как догадывается Сольми, для проверки лояльности богословских воззрений Леонардо да Винчи, относительно которых в то время в Риме шумела и шипела враждебная молва. А между тем рассуждения Леонардо да Винчи на этих листках имеют исключительно эстетический и научно-физиологический характер. Леонардо, который превосходно играл на лире и был учителем музыки Аталанте Милиоротти, может быть, предшественник Глюка и Вагнера в вопросах музыкальной эстетики, должен быть, по всей справедливости, признан и одним из лучших филологов своей эпохи, истинно мудрым теоретиком человеческого красноречия, законодателем красоты и изящества человеческого слова.

На последней странице настоящей книги, как и в первом ее томе, пометка от лица ее издателя, Федора Сабашникова, и редактора всего издания, Джованни Пиумати: «Окончено печатанием 15 августа 1901 года, типография Ру и Виаренго, Турин».