Новости
Произведения
Галерея
Биографии
Curriculum vitae
Механизмы
Библиография
Публикации
Музыка
WEB-портал
Интерактив


39


Главная  →  Публикации  →  Полнотекстовые монографии  →  Гастев А.А. Леонардо да Винчи. - М.: Мол. Гвардия, 1982. - 400 с., Ил. - (Жизнь замечат. Людей. Сер. Биогр. Вып. 9 (627)).  →  39

Юноша, прежде всего, должен учиться перспективе; по­том мерам каждой вещи; потом копировать рисунки хо­рошего мастера, чтобы привыкнуть к хорошим членам те­ла; потом срисовывать с натуры, чтобы утвердиться в основах изученного; потомрассматривать некоторое время произведения рук различных мастеров; наконец, — привыкнуть к фактическому осуществлению работы в искусстве.Конечно, такой обдуманный и строгий порядок — хо­рошая вещь. Только ведь если всевозможные сведения помещаются в голове в спутанном виде, так же они туда и поступают. Это тем более относится к живописи, кото­рой, пояснял Леонардо, не научишь того, кому не позво­ляет природа, тогда как в математических науках ученик усваивает столько, сколько учитель ему прочитывает. И, добавим, в том же порядке; если же ученику живо­писца скоро после поступления к мастеру  поручается приготовление грунта — что это, как не начало привыч­ки к практическому осуществлению работы в искусстве, Упомянутой в приведенном списке последней?Но даже ближайшая к математике наука перспекти­вы непрочно усваивается путем объяснения, а лучше по­могает пример: тогда поучения оказываются забытыми, однако рука правильно действует сама по себе. Важно еще, что обучение осуществляется не только примером учителя, но всюду, где ученика обступают прекрасные произведения искусства. А здесь, во Флоренции, их многочисленность и разнообразие не уступают природной растительности. Иное дело, что если кто одарен сильным талантом, одарен также пристрастиями, в ему не придет­ся, оборачиваясь в растерянности, слоняться между де­ревьями, на к одному решительно ив прислоняясь, боль­ше того, если рассмотреть параграфы «Трактата о жи­вописи», составленного после смерти Леонардо по его записям, найдется много таких, где он уповает не столько на определенную последовательность или какие-нибудь точные математические способы, к каким, по обще­му мнению, безусловно, привержен, а скорее на способ­ность фантазии. Так, утверждая, что неясными предме­тами ум побуждается к новым изобретениям, Леонардо советует хорошо рассматривать пятна на стене, образо­вавшиеся от сырости, пепел, облака или грязь, чтобы от­сюда извлечь расположение фигур в композиции, лица людей, пейзажи и всевозможную новизну: спрашивается — где тут математика?Что же касается ученика, обладающего исключительной природной способностью, тут какой бы ни было жест­кий порядок тем более непригоден и неприменим, по­скольку такой ученик таинственными, неизвестными способами быстро и без остатка вбирает в себя умение, иро­де бы не обучаясь новому, но обнаруживая в полученном от преподавателя совпадение с тем, что само по себе со­зревает в его душе. Такая быстрота и легкость усвоения имеет огромную важность: бывает, что живописец обучается долгое время, а когда, наконец, ему предоставлена желаемая самостоятельность, смотришь, пора уми­рать.В 1470 году — Леонардо два года находился возле учителя — Вероккио, не поспевая к сроку окончить «Крещение Христа Иоанном», поручня ему написать коленопреклоненного ангела, держащего одежды. Само по себе это неудивительно и обычно практикуется. И ангел, в жи­вописи которого Леонардо следовал довольно сухой и мелочной манере наставника, ничем другим не отличался помимо, однако же, его постановки, если нос пользо­ваться принятым у живописцев и скульпторов словечком.В то время как Иоанн Креститель, принадлежащий кисти Вероккио, словно опутанный невидимыми узами, иноходью, с ужасным упорством наступает на своего крестника и его правая рука выдвигается вперед одновременно с правою ногой, а фигура отчасти валится на бок, держащий одежды Спасителя ангел полностью сохраняет свободу в движениях, хотя, присаживаясь на колено, при­нял трудную позу: плечи смещены относительно таза, а голова относительно плеч — хрупкое создание все как бы вывернуто, и тазовая кость сильно подалась в сторону. В этом и заключается новое и удивительное, за чем сте­каются сюда знатоки и любители живописи и живопис­цы, движимые как распространившимся тогда любопыт­ством к прекрасному, так и надеждою извлечь из новиз­ны что-нибудь для себя выгодное и полезное. И если уда­валось проникнуть в мастерскую, избежав вспыльчивости и гнева ее хозяина, некоторые, рассматривая картину, пы­тались с такой же гибкостью, как это получилось у анге­ла, держащего одежды, присесть в труднейшую позу. Когда же кто-нибудь с этим справлялся, от удовольствия и радости хлопал в ладоши, как бы обнаруживая в себе неизвестную ему прежде редкостную способность. Мож­но, конечно, сослаться на то, что причина подобной раз­винченности и кажущейся поначалу излишней и нескром­ной свободы движения ангела есть контрапост, которому подчиняются четвероногие, в их числе и прямоходящие. Как человек. Но что это объясняет? Почему, если от это­го зависит удобство хождения, контрапосту не подчиня­ются беспрекословно? Так, иная собака лучше желает сидеть на цепи, оберегая хозяина, тогда как ее сородичи свободно бегают в лесах, добывая пропитание то здесь, то там.Если кто поинтересуется и сравнит первое достовер­ное произведение Леонардо с позднейшими, тому пока­жется удивительным сходство повадки ангела, держаще­го одежды, с повадкою другого, миланского, которого улыбка двенадцатью годами спустя расстроила настояте­ля капеллы св. Зачатия Девы. Из-за своего негодования францисканец тогда не заметил точно такую повадку и контрапост в движениях самого живописца. И он бы пуще расстроился, если бы до него дошел смысл этого двигательного знамения, говорящего о близком упадке религи­озного благочестия, когда новый Нарцисс, наклонясь над попавшейся ему лужею, станет созерцать и исследовать по преимуществу самого себя и также направивши взгляд для исследования окружающего мира, повсюду взамен отражения божия внезапно обнаружит свое.    Что касается действительной внешности Леонардо, отражавшееся не в метафорических лужах, но в хорошо полированных зеркалах и произведениях других живописцев и скульпторов, и каким его могли видеть на улицах, об этом позволяет судить бронзовая фигура ДавидаДавид — второй царь израильский. Согласно библейской ле­генде победил в единоборстве филистимлянина исполина Голиафа., которую Андреа Вероккио, по-видимому, лепил с Леонардо. Зная исключительную боязнь этого мастера погрешить против природы, можно предполагать, что он верно вос­произвел внешность своего ученика и помощника, хотя тот появлялся на людях не настолько скудно вдетым, как библейский Давид. Если же очевидцы все согласно гово­рят, что в молодости Леонардо был привлекателен, почему бы с этим не согласиться? Могут ли, в самом деле, рано развившиеся ум и способность суждения исказить и испортить чью-либо приятную внешность? Найдутся ли судьи, которые станут доказывать, что красоте прилично выглядеть стертой, как старая монета, а резкость и бес­покойство тут неуместны? Ведь если в Леонардо было что-нибудь божественное или ангельское, его отчасти про­являлось в изумительной беспокоящей резкости. Как у человека, который высматривает скрытое, кожа верхней части лица стянута к переносице, седловина которой едва заметна; нос изящно обточен, однако хрящеват и велик: губы тонки, и углы их заведены в тень, и там, малозаметная, играет улыбка; глаза, сильно выпуклые и плот­но обтянутые кожею век, излучают внимание и приятнейший свет, что в скульптуре редко удается. Во всей фигуре видна не сила, которою Леонардо, по общему мне­нию и согласно Вазари, в особенности отличался, но тон­кость телосложения и мальчишеская угловатость. С другой стороны, в таком возрасте — при начале работы Лео­нардо минуло семнадцать — фигура складывается в окон­чательных пропорциях, которые затем изменяются лишь в глубокой старости. Так вот, если судить по соотноше­нию величин, Леонардо был среднего роста, что также противоречит общему мнению, но, возможно, он держался с таким умыслом, что казался более высоком.При своем угрюмом, неприветливом характере Вероккио был переимчив — как другие во Флоренции, где каждый норовит сунуть нос в мастерскую соседа. Когда Антонио Поллайоло написал для цеха суконщиков ТовиюТовия — сын Товита, ослепшего к старости. Когда Товит по­слал сына в далекий город получить деньги у должника, Товию сопровождали архангелы Рафаил, Михаил и Гаври­ил (из неканонических книг Ветхого завета). с рыбой, сопровождаемого архангелом Гавриилом, Андреа эта работа так понравилась, что он только ожидая случая сделать какую-нибудь вещь в подобной манере. Между тем Поллайоло одел своего Товию, можно сказать, с иголочки и все, от подметок до шляпы с пером, тщательно обдумал и изобразил с огромным старанием. Не следует думать, что живописец считает, будто библей­ский Товия в самом деле, имел сапоги с отворотами и па­левого цвета изнанкою; да и между зрителями настолько доверчивы только наиболее невежественные — для человека тонкого метафорический смысл Писания распространяется на все времена, когда в виде Товии свободно могут выступать флорентийские граждане, чтобы так вот красиво одетым, не приминая цветов ввиду своей легко­сти, путешествовать берегом Арно; и чтобы этого Товию еще и сопровождала собачка болонской породы, как тогда было принято. Если же Леонардо впоследствии предостере­гал живописцев, чтобы не изображали фигуры в истори­ческих композициях в одежде, какую носят в их время, то еще неизвестно, что опаснее для церкви: такое вот ка­жущееся легкомыслие или отдаление и холод, становя­щиеся уделом божественных персонажей из-за того, что драпированы в какие-то вымышленные балахоны и тоги или вовсе раздеты.Когда Вероккио смог удовлетворить свое желание и написал картину на тот же сюжет, что и Антонио Поллай­оло, все удивились, насколько ему это удалось. Правда, у Вероккио Товию сопровождают трое архангелов — Рафа­ил, Гавриил и Михаил; но разница в количестве и рас­положении фигур не так существенна: более важны жест и манера, эта развевающаяся кисейность, мир, представленный хрупким, словно бы отлит из стекла и дей­ствие происходит внутри яйца с семью прозрачными обо­лочками — по числу небес. Единственный обладающий тяжестью и силой архангел Михаил ступает с большой осторожностью и, идя первым, вытягивает носки, словно бы спускаясь по крутому опасному склону, тогда как крылья за спиной и меч в руках острием кверху способ­ствуют его равновесию наподобие шеста у шагающего по канату гимнаста. Поскольку же фигурой, лицом и насмеш­ливым взглядом архангел похож на Леонардо, возможно предположить, что учении Андреа Вероккио как раз на­правляется разметать завитки и другие украшения, вы­нуждающие его к осторожности, и чтобы расколотить в пыль многочисленные стеклянные мелочи; затем он на­мерен — как в свое время поступил Мазаччо — залить освободившееся пространство медообразной субстанцией, светящейся изнутри и проникающей сквозь поверхность картины, целиком заполняя помещение и поглощая каж­дого, кто там находится. Потому что его возмущает, ког­да люди, считающие себя знатоками и ценителями искус­ства, как мухи прилипают к какой-нибудь пряжечке или оборке, словно бы к капле сладкого варенья, и муж, по­добный Вероккио, важный в движениях и осмотритель­ный, возится с эдакими пустяками.



 
Дизайн сайта и CMS - "Андерскай"
Поиск по сайту
Карта сайта

Проект Института новых
образовательных технологий
и информатизации РГГУ