Новости
Произведения
Галерея
Биографии
Curriculum vitae
Механизмы
Библиография
Публикации
Музыка
WEB-портал
Интерактив


13


Главная  →  Публикации  →  Полнотекстовые монографии  →  Гастев А.А. Леонардо да Винчи. - М.: Мол. Гвардия, 1982. - 400 с., Ил. - (Жизнь замечат. Людей. Сер. Биогр. Вып. 9 (627)).  →  13

Если ты хочешь заставить казаться естественным вымышленное животное, возьми для него голову овчарки или легавой собаки, присоедини к ней кошачьи глаза, уши филина, нос борзой, брови льва, виски старого петуха и шею водяной черепахи.Когда в погоне за истиной Мастера настигали уныние или усталость, он себя подбадривал, говоря: “Бог прода­ет все блага ценою усилия”. Имея в виду вместо истины власть, то же мог бы сказать родоначальник фамилии Сфорца, что по-итальянски означает усилие или даже насилие. Молодой Аттендоло из Котиньолы, которо­му неаполитанский король позднее дал это прозвище, окапывал деревья в саду, когда селением проходили солда­ты. Пораженный их видом и поведением, Аттендоло за­бросил кирку в ветви яблони и, присоединившись к от­ряду, пошел с ним дорогою, приведшей его впоследствии к славе, и он сделался советником королей. Для этого, не нужны ли усилия большие, чем при окапывании фрукто­вых деревьев?Нынешний регент Милана, внук Аттендоло и третий сын герцога Франческо Великого Сфорца, скорее хитер и коварен, нежели силен и жесток. Добиваясь полной, неограниченной власти, он действует с громадным искусством, а где искусство, там сила и власть. Что касается отдельно присвоенного регенту прозвания Моро, оно означает “мавр” и возникло из-за смуглого цвета его кожи, хотя поэты, надеясь заслужить похвалу, выводили его из свойств шелковичного дерева, также моро по-итальянски. В древние времена под ветвями шелковицы погибли несчастные влюбленные Тисба и ПирамТисба и Пирам. По легенде, рассказанной Овидием в «Метаморфозах», влюбленные, жившие в Древнем Вавилоне, принадлежали к враждующим семействам и погибли из-за недоразумения, не встретившись в условленном месте; отзвук этой легенды слышен в «Ромео и Джульетте» Шек­спира. и цве­ты этого дерева внезапно окрасились как бы их кровью. С тех пор шелковичное дерево подготавливает свое цветение незаметно для глаза, а затем это неожиданно слу­чается. Также-де и регент Миланский: умело и ловко об­хаживая противника, он затем тайно подкрадывается и хватает внезапно. Но притом что поэтическое вдохновение здесь больше служит корысти, чем истине, подобная замысловатая выдумка верно показывает обычаи и спо­собы Моро.Унаследовавший власть от Франческо Великого его старший сын, Галеаццо Мария, насиловал родных сестер да еще и похвалялся своим преступлением — эдакая про­стодушная откровенность чужда была нынешнему милан­скому регенту. Поэтому никому не известно, отчего после гибели Галеаццо Марии случилась скоропостижная смерть следующего за ним по старшинству Оттавиано: только, подобный тончайшему аромату шелковицы, носит­ся слух, что он был отравлен. Наиболее предательским образом Моро, по-видимому, сумел повредить вдовствую­щей герцогине, принявшей опекунство над малолетним Джангалеаццо, прямым законным наследником Галеаццо Марии: Моро за деньги нанял людей, чтобы на него со­вершили покушение, под пыткою же захваченные пре­ступники ложно указали, будто подкуплены герцогиней и ее канцлером. Миланцы и прежде не одобряли поведение герцогини Боны, решавшейся показываться народу, сидя в седле позади своего берейтора и обнимая его за плечи. Всего вместе оказалось достаточным, чтобы вынудить ее уступить опекунство шурину. Тот с показным огорчени­ем принял дары, которых всячески добивался, а спустя время удалил малолетнего Джангалеаццо в Павию под предлогом, что климат Милана ему вреден, хотя в окруженной болотами древней столице воздух не здоровее. Одновременно Моро стал насаждать мнение некоторых юристов, будто бы младшие сыновья герцога Франческо имеют преимущественные права на Милан, поскольку старший, Галеаццо Мария, рожден, когда Франческо не имел еще настолько высокого титула, но служил городу как кондотьер. Поэтому, дескать, есть основания мино­вать при наследовании неспособного Джангалеаццо и за смертью Оттавиано Сфорца предпочесть ему Моро.Когда в 1482 году Леонардо да Винчи приехал в Ми­лан, герцог Джангалеаццо Сфорца достиг возраста четыр­надцати лет, и не только его доброжелатели, но и сам он должен был считать себя несчастнейшим из людей, по­скольку не властью обладал, данной ему его саном, но одной только видимостью. Впрочем, при его болезненном состоянии, которое также человека не радует, герцог рас­страивался меньше того, что можно было ожидать, так как другое его отвлекало: охота и женщины — и Моро всячески это поощрял.Леонардо, намеренный выступить соискателем одной из наград в музыкальном соревновании, устраиваемом под покровительством регента, прибыл в Милан тридцатилетним, или в том возрасте, в котором, как говорят, покойники однажды встанут для Страшного суда избавленными от телесных недостатков и крепостью против болезней превосходящими Моисея; здоровье флорентийца не остав­ляло желать лучшего, а сложением и красивой окладис­той бородой он как раз походил на библейского праотца.Отчасти ввиду определенной направленности воображения, а еще потому, что другие не могли ему этого подсказать, в мыслях герцога внешность и повадки при­езжего из Флоренции музыканта вовсе не связывались с некой замечательной вещью, которая вот уже восемь лет как находилась в павийском дворце, так или иначе свидетельствуя о ее авторе. Дело в том, что Галеаццо Мария, предпочитавший украшать свои комнаты произведениями необыкновенными или ужасными, уплатив триста ду­катов, однажды приобрел у заезжих купцов круглый щит из фигового дерева, Ротелло ди фико, с превосходной живописью, если можно так выразиться, имея в виду изобра­жение чудовища, составленного из частей всевозможных летающих, скачущих, ползающих и пресмыкающихся га­дов, способное напугать впечатлительного человека до умопомрачения и принадлежащее кисти Леонардо да Вин­чи, о чем участвовавшие в сделке не имели понятия. Впро­чем, и сам автор не знал, где находится указанная вещь, предназначавшаяся первоначально для других целей и исчезнувшая затем из его поля зрения.Играющих на лире было тогда в Италии множество, в числе их музыканты, способные вытянуть душу печаль­ными мелодиями или, напротив, огорченного и плачущего человека заставить плясать; но Леонардо мало кому уступал. Правда, он музицировал стоя, твердо опираясь на одну ногу, и выставив бедро и наклоняясь, иной раз чуть не до полу, в то время как гордящиеся правильной манерой ученые музыканты такую излишнюю подвижность порицали как непристойную. Его инструмент, не достигая размера, принятого для лиры да гамба, полустолетием позже превратившейся в виолончель, для ли­ры ди браччо, которую играющий упирает в плечо, ка­зался велик, хотя отчасти отсюда ее необычайной силы и яркости звук, в басах подобный реву быка или флейте Папиния Стация, а на верхах раздающийся как скрип оси при вращении небесных сфер. Ломбардские музыкан­ты не достигали такого звучания, и здесь больше оценивались чистота и беглость. Но и в этом Леонардо был опытен и ловок и когда дотрагивался до струн пиччикато, щипками, быстрота его пальцев оказывалась так велика, что они, подобно спицам вращающегося колеса, сливались в один неясный и смутный образ. Когда же пиччикато взбиралось к верхам, то будто бы ангел взбегал по небесной лестнице. Если же из-за явления резонанса трепетали так называемые бурдонные струны, которых пальцы исполнителя не достигают, возникало звучание низкое и грозное. Между тем прикрепленный к нижней деке инструмента серебряный щит в виде черепа лошади, обра­зуя дополнительную пустоту или полость, каждый звук — безразлично, высокий или низкий, — еще намного усили­вал. И все это в целом вызывало изумление слушателей.После выступления соло Леонардо вместе с двумя его товарищами, прибывшими с ним из Флоренции, исполнил кантату, превозносившую до небес герцога и династию Сфорца, а больше всего регента Моро. Младший из трех исполнителей — лет шестнадцати на вид, с лицом неж­ным и красивым — пел низким голосом; другой, старший возрастом, с всклокоченными волосами, непривлекатель­ный и хмурый, имел голос повыше. Леонардо же брал настолько высокие поты, что при его сложении и статно­сти могло показаться, будто поет другой человек, где-то скрывающийся, а этот лишь делает вид, или музыканты незаметным образом обменялись устройствами, произво­дящими звуки голоса, как, бывает, обмениваются музыкальными инструментами. И тут собравшееся общество показало себя достойным новизны, которую ему преподносили: пренебрегая неудовольствием нескольких считающих себя наиболее опытными, другие оказались едино­душны, полагая флорентийца заслуживающим награды. В свою очередь, тот, воспользовавшись обстановкою доброжелательства, передал регенту Моро письмо, которым рекомендовался знающим конструктором военных орудий, опытным в фортификации: тут мы видим, что человек раз является наилучшим примером животного, которое желает казаться естественным, придумывая самого себя, и это ему удается, даже если его деятельность и как бы он сам составлены из разнородных несоединимых частей.Пресветлейший государь мой! Увидев и рассмотрев в достаточной мере попытки тех, кто почитает себя мас­терами и конструкторами военных орудий, и найдя, что устройство и действие названных орудий ничем не отли­чается от общепринятого, попытаюсь я, без желания повредить кому-нибудь другому, представиться Вашей Свет­лости, открыв ей свои секреты, и их затем по Вашему усмотрению, когда позволит время, осуществить с успехом в отношении того, что вкратце, частично поименовано будет ниже.Милан в союзе с Феррарой тогда воевал против Вене­ции, и следующие девять пунктов письма, где Мастер, го­воря его словами, обязывался проектировать бесчисленные средства нападения и защиты, должны были представиться регенту как нельзя больше уместными и своевремен­ными. Однако суть дела, кажется, не затронула вообра­жения регента, если, прочитавши их, он сказал:— Хотя ты предупреждаешь о нежелании повредить другим инженерам и умалить их заслуги, все же, обещая устраивать вещи необычайные, ты причиняешь им великий урон.— Я изобретатель, — отвечал Леонардо с заносчи­востью, — а изобретателей как посредников между при­родой и людьми в сопоставлении с пересказчиками и трубачами чужих дел и произведений должно судить и не иначе расценивать, как предмет вне зеркала в сравнении с появляющимся в зеркале подобием этого предмета: ведь предмет представляет нечто сам по себе, а его по­добие есть ничто. Многие из этих людей мало чего полу­чили от природы, ибо одеты в чужое, без которого их нельзя отличить от стада скота.Затем флорентиец, как видно в намерении полностью овладеть расположением регента Моро, рассказал ему бас­ню про муравья:— Муравей нашел зерно проса, а зерно, почувствовав, что тот взял его, закричало: “Если окажешь мне такое снисхождение, что дашь исполниться моему желанию по­явиться на свет, то возвращу я тебе себя сам-сто”. Так и было.Но муравей, иначе говоря, регент миланский, которо­му в жадную пасть досталось драгоценное просяное зер­но, при своей тучности и нелюбви к физическим упражне­ниям и верховой езде — лицо невоенное. Его оружие — ложь, лесть и хитрость и только при необходимости яд или плаха. Короче говоря, тончайшее рукоделие политики он предпочитает грубой работе войны и славу желает до­бывать более благородными средствами. Поэтому неуди­вительно, что из пунктов письма он воодушевился послед­ним, десятым, где Леонардо указывает:Во время мира считаю себя способным никому не уступить как архитектор в проектировании зданий обще­ственных и частных и в проведении воды из одного места в другое. Также я буду исполнять скульптуры из кам­ня, бронзы и глины. Сходным образом в живописи я буду делать что только возможно, чтобы сравняться с други­ми, кто бы они ни были. Также я смогу приступить к ра­боте над бронзовой конной статуей, которая будет бессмертной славой и вечной честью блаженной памяти Вашего отца и всего дома Сфорца.— Конь, которого ты для нас изготовишь, не уступит великолепием замысла и новизною ни одному из твоих изобретений, — сказал Моро, и внезапно выражение его лица стало угрюмым и злобным, как если бы он вспомнил причиняющую ему огорчение неприятную вещь. Дело в том, что покойный Галеаццо Мария в свое время доби­вался из Флоренции мастера, который сумел бы изготовить коня в виде памятника знаменитому герцогу Сфор­ца, и Антонио Поллайоло, согласившись, будто бы сделал рисунки; Моро приходилось соперничать также и с мерт­выми.— Мой братец полон был честолюбивыми замысла­ми, — сказал он язвительно, — хотя единственный памятник, каким он украсил Милан, — это набитый соломою медведь, установленный по его приказанию па северо-западной башне дворца у порто Джовио.Разрушившиеся позже ворота Юпитера, порто Джовио по-итальянски, находились в стенах древнего Меднолана близко от нынешней резиденции миланских правителей.— Бессильный против неприятеля, Галеаццо Мария пугал только мирных прохожих. Солома сгнила, медведь развалился; мои начинания все будут доведены до кон­ца, — сказал Моро и велел записать флорентийца в кол­легию герцогских инженеров с жалованием пять дукатов помесячно и предоставить ему удобное помещение в Кор­те Веккио, пустующем палаццо Висконти. Тут надо пояснить, что Леонардо и его спутники пользовались покуда гостеприимством придворного живописца Амброджо да Предис в доме у Тичинских ворот, которым тот владел вместе с братьями.



 
Дизайн сайта и CMS - "Андерскай"
Поиск по сайту
Карта сайта

Проект Института новых
образовательных технологий
и информатизации РГГУ